Page 48 - книга убиты под Москвой

Повесть Убиты под Москвой

Он успел это крикнуть и плашмя упасть в угол могилы, где лежали шинели,
и успел вспомнить, что то место в танке, куда он попал бутылкой, называется
репицей…
Когда грохочущая тяжесть сплюснула его внутренности и стало нечем
дышать, он подумал, что надо было лечь так, как они лежали вчера с курсантами в
лесу: на боку, подогнув к животу колени…
Он лежал и с протяжным нутряным воем втягивал в себя воздух. На каждый
вдох и выдох приходился удар сердца, болью отдававшийся во лбу и пальцах рук.
Он забыл все, что с ним произошло, и не знал, где находится. Телу ничего не
хотелось, кроме одного — дышать, и он продолжал захлебно сосать из шинелей
воздух, пропахший потом, ружейным маслом и керосином. А затем пришло все
сразу — память, ощущение неподатливой тяжести, взрыв испуга, и он с такой
силой рванулся из завала, что услышал, как надломленно хрумкнул позвоночник и
треснули суставы рук, метнувшихся вниз откуда-то сверху, от затылка. Теперь он
опирался грудью на локти, как на колышки. Они тряслись и вот-вот должны были
переломиться, но вокруг них была пустота и воздух, и, захватывая его ртом,
Алексей по-прежнему утробно выл — иначе он не мог, боялся дышать. Он
повторил рывок и очутился поверх комьев земли и глины. Привалясь к
обвалившейся стене могилы, он долго сидел обессиленный и обмякший, следя за
тем, как из носа на подол гимнастерки размеренно стекали веские капли крови.
— Это только так, — гнусаво сказал Алексей. — Зараз пройдет…
Он лег, вытянувшись во весь рост, зажмурился и раскрыл рот. Падали
крупные, лохматые и теплые снежинки. Они липли к бровям, наскоро превращаясь
в щекочущую влагу, заполнявшую глазные впадины, и Алексею казалось, что это
плачут глаза одни, без него…
Сначала он отрыл свою шинель и рукавом гимнастерки старательно очистил
петлицы от налипшего песка и глины. Кубари были целы. Не вставая с коленей,
Алексей оделся и в десятый раз взглянул в сторону темного, неподвижно-
приземистого танка. В нем все еще что-то шипело и трескалось, и в белесом
сумраке вечера над откинутым верхним люком виднелся трепетный черный сноп
чада.
— Стерва, — вяло, всхлипывающе сказал Алексей. — Худая…
По-прежнему избегая глядеть на догорающие скирды, он отрыл бутылку с
бензином, СВТ, рюминский пистолет и подолом шинели протер оружие. Винтовки
он повесил на плечи — по две на каждом, пистолет спрятал в карман брюк, а
бутылку взял в руки. Не глядя в сторону скирдов, он пошел от могилы по опушке
леса, постепенно забирая вправо, на северо-восток.
Было тихо и сумрачно. Далеко впереди беззвучно и медленно в небо
тянулись от земли огненные трассы и Алексей шел к ним. Он ни о чем отчетливо
не думал, потому что им владело одновременно несколько чувств, одинаково
равных по силе, — оторопелое удивление перед тем, чему он был свидетелем в эти
пять дней, и тайная радость оттого, что остался жив; горе, голод, усталость и
ребяческая обида на то, что никто не видел, как он сжег танк…
Подавленный всем этим, он шел и то и дело всхлипывающе шептал:
— Стерва… Худая… 1963г.

Содержание