Page 19 - книга убиты под Москвой

извилистую шеренгу и, толкаясь локтями и гремя винтовками, не думали разойтись
попросторнее. Может, каски, а может, лунный полусвет делали курсантов
противоестественно высокими и обманчиво загадочными. Они повозились и разом
затихли, обернув стволы винтовок в стылую сумеречь рва и поля. В деревне в это
время начали дымиться трубы — украдкой, через две-три хаты, и в окопах запахло
хвоей, жареным луком и картошкой. Как удар, Алексей ощутил вдруг мучительное
чувство родства, жалости и близости ко всему, что было вокруг и рядом, и, стыдясь
больно навернувшихся слез, он крикнул исступленно, с непонятной обидой и
злостью ко всему тому, над чем только что чуть не плакал:
— Рассредоточиться, черт возьми! Всем по своим местам! !
Команда была выполнена немедленно и молча, и в чуткой предутренней
тишине из погребов опять пробились петушиные голоса. Кто-то из курсантов
сказал мечтательно, в сладком молодом потяге:
— Сейчас бы кваску покислей да… рукавичку потесней! А-ахх! — И вокруг
озорно и сочувственно засмеялись.
За деревней помаленьку светлело небо, и в той его части розово мигали и
гасли звезды. У сепараторного пункта стали проглядываться верхушки осин.
Повернув кудлатые головы к ветру, на них сидели вороны, и в улицу падал их
резкий простылый крик, — наступало утро. Алексей изо всех сил боролся с
дремотой, и было невозможно унять мелкую трепетную дрожь мышц, и поминутно
надо было ходить по малой нужде. Он стоял спиной ко рву, когда несколько
курсантов разнобойно крикнули: "Стой, кто идет? " От пролаза во рву к окопу не
спеша шел широкий приземистый человек в хитро надетой шапке — один ушной
клапан был опущен, а другой поднят вверх, и винтовку человек нес по-охотничьи,
стволом в землю, и было ясно, что это свой, и окликали его для подписипорядка, о
чем он, видно, хорошо знал, потому что не останавливался и не отзывался.
Подойдя к брустверу и оглядев окоп, красноармеец напевно сказал:
— Ну во-от. Не шибко прилаживался, а хорошо попал. Пер-пер по этой
вашей канаве, а тут гляжу — маковка церковная…
Он выглядел за сорок — возраст, на взгляд курсантов, уже стариковский, и у
него было поранено ухо, темневшее комком запекшейся крови. Он сел в окопе у
ног Алексея на свою противогазную сумку, и она даже не поморщилась под ним —
до такой степени оказалась набитой каким-то солдатским хозяйством. Его никто ни
о чем не спрашивал, и он сам сказал о своем ухе:
— Прикроешь шапкой — и сразу нудить начинает. А на холоде вроде
ничего…
— Перевязать надо, — морщась, сказал Алексей. — Чем это вас?
— Осколком. Как перепел: фрр — и ни его, ни уха. Даже не почуял.
Он улыбнулся, но как-то больно, одной стороной лица, и помкомвзвода
спросил тогда:
— У вас командиром дивизии был не генерал-майор Переверзев?
— Этого не знаю, брат, — ответил боец. — С начальством я знаком мало. А
что?
— Товарищ генерал на полсуток пораньше тебя переправился тут, — баском
сказал кто-то из курсантов.
— Ну, большой меньшего в таких делах не дожидается, — назидательно
рассудил боец. — Что ему: голова на плечах, шапка небось нахлобучена на оба
уха…
— Он в красноармейской пилотке… и в шинели без петлиц, — опять сказал
тот же курсант, но уже с особой интонацией в голосе.

~ 19 ~