Page 33 - C:\Users\СОНИ\Documents\Flip PDF Professional\Книга Двадцать дней без войны\

Глава пятая

Глава пятая

Наверное, Вячеслав Викторович ничего не трогал в комнате матери после ее смерти.
Как все было, когда она жила, так все и осталось.
Но она, пока жила, жила не собой, а сыном, и эта комната после ее смерти больше
напоминала о сыне, чем о ней. О его, а не о ее жизни на земле.
Лопатин лежал на этой маминой кровати, узкой, старой, с никелированными
шарами, может быть купленной здесь, но точно такой же, на какой она спала в Москве.
Бывая сначала в одной их московской квартире, потом в другой, ему случалось заходить к
ней в комнату. Она любила разговаривать с ним.
Квартиры были разные, а над кроватью висели те же самые фотографии Вячеслава.
И здесь, над этой кроватью, они висели на тех же местах.
Лопатин лежал на этой кровати под старым, посекшимся ватным одеялом,
заправленным в чистый пододеяльник. И пододеяльник был чистый, и простыня, и
наволочка на подушке. Вячеслав всегда был заботлив к друзьям, таким и остался. Бог знает,
на чем спит сам, в той комнате, на своей продавленной тахте, а здесь все чистое. Даже
неудобно было ложиться, не помывшись с дороги, в такую чистую постель.
Он сказал об этом, когда Вячеслав провожал его спать, но тот махнул рукой:
— Авось ничего не набрался в дороге. А греть воду все равно не на чем. Завтра в
баню сходишь. Губер тебя устроит в комендантской; у них там хорошо, чисто.
Нет, Вячеслав тоже не спал; сначала Лопатину показалось, спит, но потом услышал,
как он тихо, наверно в ночных туфлях, шатается там, за стеной, взад и вперед по своей
холодной комнате.
Лопатин вспомнил, как Вячеслав в тридцать восьмом году несколько месяцев ходил
осунувшись, напряженный, притихший, ходил так, словно заранее прислушивался к тому,
что с ним может случиться.
А случиться могло! Был арестован один из его старых знакомых, военный с громким
именем. До того, как это стряслось, Вячеслав с детским тщеславном любил к месту и не к
месту называть его имя, преувеличивая свою близость к нему, и все это могло плохо
кончиться. Но эта беда, как тогда казалось, почти неотвратимая, прошла мимо него. А
совсем другая и неожиданная через три года обрушилась там, где он меньше всего думал
ее встретить, — на войне. И даже не на войне, а но дороге на войну.
Лопатину показалось, что он нашел слово, точнее других выражавшее все, что
произошло с Вячеславом. Именно беда! И тем горшая, что через такую беду человек может
переступить только сам, остатками собственной воли. Через такую беду его на чужих
плечах не перетащишь.
Но мучиться с тем, как решить эту задачку, можно долго, и ответов в конце
задачника не один, а два. Или примириться, что не способен к тому, чего ждал от себя, и
успокоиться, жить, как люди живут. Как дурные люди живут, имеется в виду! Или
разбежаться и прыгнуть через неведомое, хуже — через ведомое, через то, перед чем уже
один раз остановился. Перепрыгнуть он боится, но и примириться не может. Когда так —
еще не все потеряно.
Лопатин лежал, смотрел на фотографии, висевшие над кроватью, и думал, что,
наверно, и на эти фотографии Вячеславу бывает тяжело смотреть. На одной из них он,
четырнадцатилетний гимназист, с отцом и матерью. Мать сидит на гнутом венском стуле,
в косынке милосердной сестры. А отец, снятый во время приезда с австрийского фронта,
перед своей гибелью в пятнадцатом году, стоит во весь рост в офицерских сапогах с
твердыми голенищами, в форме штабс-капитана, с "Георгием" и "Владимиром" с мечами и
бантом. Такой же высокий, как Вячеслав, и похожий на него.

33