Page 65 - Так по-разному о любви

-64-

она управлять таким количеством активных и шумных детей, физически не могла. Когда умерли
один за другим папа и мама, гордившиеся ею и ее университетским дипломом, отпала нужда
притворяться. Она уволилась, продала большую родительскую квартиру, папину машину, гараж,
сняла с книжек все накопления и купила маленькую квартирку на окраине любимой Москвы.
Устроилась лаборантом в техникум, на полторы ставки и поняла, что счастлива. Ей нравилось
мыть лабораторную посуду, быть незаметной и наблюдать, наблюдать, наблюдать…
Никто и не предполагал, сколько тайн других людей было ей известно. Она знала кто кому
симпатизирует, а между кем «производственный роман», кто с кем против кого дружит, кто кого
после работы увозит, подвозит, развозит. Она додумывала подробности, представляла то, что не
видела, в лицах и красках, и проживала чужие отношения, как свои.

Все ценили ее безотказность. Посидеть в кабинете на контрольной, пока преподаватель сходит
перекусить или на перекур? Открыть аудиторию и прикрыть опоздание педагога? Подменить на
вечер заболевшего вахтера? Пожалуйста! Конечно! С радостью!

Её сократили, когда начался очередной кризис, а ей так кстати исполнилось 55 лет. Отметили,
поздравили и сократили, чтобы сколько-то месяцев она получала и зарплату, и пенсию…Ей даже
дали грамоту. И… забыли. Ну, и хорошо!

Весной, летом и осенью у нее была эта аллея. Зимой – окно, глазок на лестничную площадку и
хороший слух. Она ни с кем не делилась чужими тайнами, потому что кроме них у нее ничего не
было.

В сквер иные приходили в поисках собеседника. Они сразу бросались в глаза, так как были
беспокойны, навязчивы и бегали от одной лавочки к другой. Им не нужны были такие же
«говоруны», они нуждались в слушателях, поддакивающих, заинтересованных и сочувствующих.
С нею тоже пытались заговаривать, но она улыбалась и молчала. Безответный слушатель у
каждого из «говорунов» был и дома: холодильник, зеркало, кот, в конце концов… Она молчала, и
они быстро от нее отставали, устремляясь дальше, к новым ушам и сочувствию.

Другие приходили сюда, как на тяжелые работы. Для них было подвигом дойти до аллеи. Они
буквально падали на первую лавочку, тяжело дыша и закидывая, как горнисты, головы.
Преодолевая боль или одышку, а чаще и то и другое, они упорно шли от лавочки к лавочке до
конца аллеи, а затем, охая и стирая пот со всего лица, возвращались. Эти были сосредоточены на
себе, на преодолении себя. С аллеи их кто-нибудь уводил, помогая преодолеть самый главный
отрезок пути - к двери родной квартиры.

Еще была категория молодящихся стариков и старушек, выходивших в «свет» пофлиртовать.
Эти были самые забавные. Они наряжались, украшали себя аксессуарами в виде невероятных
шляп и шляпок с вуалью и без, цветочка в петлице, шейного платка, зонтика-трости…
Изобретательности их не было предела. Престарелые кокетки подводили глазки, рисовали себе
бровки и родинки, наносили на губы жирную помаду, которая по морщинкам поднималась,
стремясь добраться до носа ( губы напоминали детский рисунок солнца с лучами), пудрились и
сами себе казались неотразимыми. Мужчинки-жуиры, как женщины, красили остатки волос на
голове, а при полном их отсутствии подкрашивали ухоженные усы. В руках предпочитали
держать трости, журналы, свернутые в трубочку, небольшие кожаные сумки из прошлой жизни.
Они громко говорили и вызывающе смеялись, как подростки-переростки. От молодящихся всегда
сильно пахло одеколоном или духами, что парадоксально усиливало запах старости…
В середине аллеи, где была разбита круглая клумба, собирались на своих лавочках шахматисты,
доминошники, картежники. Они приносили с собой легкие раздвижные столики и стульчики,