Page 35 - А И Б СИДЕЛИ НА ТРУБЕ (Автосохраненный)
P. 35

Получилось сердито:


                  — Где школа?


                  —  Школа?!  —  засопела  от  удивления.  –  Откуда  ты?  А-а-а,  новенький,
                  приехавший.  Две  школы  у  нас.  Две!  Одна  на  Комсомольской.  Это  прямо-
                  прямо по улице. Пройдешь депо и – через переезд – на Комсомольскую. Там
                  увидишь – новая, двухэтажная, настоящая. А другая здесь, на Ленина (махнула
                  над головой скакалкой). Напротив-то железнодорожный клуб, а дале – бараки.
                  Вон-вон, третий, последний. Видно же? Наша школа. Железнодорожная.


                  У меня вопрос подскочил, будто через скакалку:


                  — Почему железнодорожная?


                  — А у нас тут все железнодорожное, — подхватила она мой сердитый тон. –
                  И  ты  будешь  железнодорожником!  А  на  Комсомольской,  хочешь  знать,
                  финансовый техникум, педагогическое училище. Купцы там дома строили.

                  — Не знаешь, — остановил я ее, — так и скажи – не знаю.


                  И  зашагал  прочь,  всем  видом  давая  понять  девчонке:  все  сам  узнаю!  Мы
                  встретились  первого  сентября  перед  входом  в  школу,  теперь  уже  нашу,
                  железнодорожную. Вернее, я увидел ее, она – меня. Она училась в 5 «а», а я в
                  5  «б».  Один  раз  мы  все-таки  столкнулись.  Зимой.  У  школьного  крыльца.
                  Крутила метель.


                  — А где скакалка? – спросил я.


                  — Весны ждет! – ответила она, и смех свой спрятала в варежку. Но весной я
                  учился уже в другой школе. В другом городе…


                  Слеза


                  Стоим рядом. Плечо к плечу. Перед нами мемориальная доска. Я не мог не
                  взглянуть на ее лицо… Так вот почему на мое «здравствуйте» она приветливо
                  ответила, но не повернулась. Глаза-то, глаза полны слез. Вот одна, радужная,
                  сорвалась  с  ресниц  и  покатилась  медленно…  Сказать  что-нибудь?  А  что?
                  Поняла, видно, мое молчание, всем видом своим сказала: никаких утешений.
                  Ладонь ее прошлась над строкой золоченых букв. Заговорила со смешинками
                  пополам:


                  — Задиристый был, а похвалиться-то как любил, и ранец у него лучше всех,
                  сам делал. Достанет из него ломоть ржаного хлеба, большой, каравайный. Его
                                                                                                             35
   30   31   32   33   34   35   36   37   38   39   40