Page 14 - Лабиринт Ананаера

не привязывался к своим ученикам, не приходил на студенческие
матчи и не участвовал во внеучебной деятельности.

Другие преподаватели и наш именитый ректор, так или иначе,
выдавали свою принадлежность к поприщу педагогики – в своём
риторском тоне, неизменном, даже если они заказывали себе

булочку в кафе или пили коньячок в кругу друзей;

в своих плечах, которые либо расправлены (однако не больше
положенного и без чванства, а именно так, как надо, якобы скромно

они несли бремя и счастье научного метода, а также всех нерадивых
и выдающихся своих подопечных), либо чуть сутулы (что сообщало
облику нечто нравственное, отрицающее телесную мощь и силе ума
поющее «Аллилуйя»), в их костюмах, добротно-ретроградных или
неряшливых (именно той неряшливостью, которая никогда не была

чрезмерна и даже шла на пользу и славу, как в случае Мелюхина).

Кристальный ни одним из отличий не обладал: ходил он
военным, точно по прочерченным в голове линиям, шагом, смотрел

холодно, без тени морализаторства, свойственного педагогам,
выражал мысли, не касающиеся темы лекции, неохотно и никогда
не говорил о своём личном видении или опыте, при этом

выражение «академическая манера» было, хоть стреляйте, не про
него, даром он и следовал научному изложению более остальных.

Удивительно, что даже этот «карцер» меня не поменял. Что

мне было легче заставить Клинкову, чем самой зафиксировать, в
соответствии с планом, то, что знаю и о чём думаю. Может, я
просто не умела работать по плану? Может, я жертва царящего
кругом хаоса? А теперь, в двух шагах от отчисления, я
рассчитывала заставить Кристального забыть о плагиате. И как?!

– Валерий Григорьевич, здравствуйте. Хотела вам кое-что
сказать. В общем, Клинкова пошутила, работу писала я, – догнала я
его.

– Она это подтвердит? – без интереса спросил он.

– Нет, так как это месть.