Page 4 - Лабиринт Ананаера

умножение.

«Пока мы способны только осознать наше в них

присутствие», – подумала я со снисходительностью, перешагивая
через ручей, лившийся от фонтанирующего люка и затрудняющий
выход из клуба.

Пару кликов по экрану – в стороне остановилось такси. Такое
же солнечно-жёлтое, как и в СССР, с шансоном из приоткрытого
окна, однако вызванное не жестом руки, не залихватским свистом, а

кликом. Холодным кликом, символом нашего электронно-
фригидного ежесекундного общения. И хлопнув как можно сильнее
дверью (как будто в этом грубом движении человеку возвращалось
человеческое), я укатила на свою восточную окраину, в которой,
как и век назад, когда тут процветала ткацкая мануфактура, стоял

лёгкий запах гари. Гарь в нашем городе неизменна.

И если ночь в лабиринте – угар, то утро – тщедушная борьба
светила, его чахлых, перебитых городской иллюминацией, лучей, с

тлетворным покровом смога. Утро после вечеринки никогда не
дарило ничего хорошего. В тот же раз оно встретило меня и того
пагубней: усиленной гарью (на заводе перерабатывали пластик) и

календарём. Последний проиграл мелодию и написал: «Три
месяца двадцать два дня, Едрёна Матрёна!». Наша техника давно
знает разговорный и матерный язык. Пусть бы «три месяца»!
Пусть! Но «Матрёна» или «ядрён батон» были уже выше моих сил!

Я отшвырнула гаджет. Собственно, календарь напомнил о
днях, оставшихся до защиты диплома. И всё. Теперь о главном: о
моём дипломе. Об этом прекрасном детище, должном остаться в
памяти потомков, пролить свет на тьму, ушат грязи – на

информационную безопасность, воскресив при том нечто (об этом
далее будет сказано в усердных деталях и живых подробностях,
лишённых порой и робости, и благоразумия), что в нас испускало

дух.

И этот блестящий диплом радовал меня своим
существованием. Только одно но – он не был написан.