Page 207 - Наше дело правое

мозаиками. Роск медленно шел от картины к картине, словно возвращаясь

от устья к истоку. Вот воины Леонида сбрасывают убившие Бога камни в
речные воды, и в темных глубинах проступают звезды, вот камни
собирают, вот выносят завернутое в простой плащ тело убитого, а над
Городом, Где Умер Бог, садится солнце цвета старого вина. А вот и толпа —
разгоряченные мужчины и женщины сжимают камни, которые уже незачем
бросать. Мертвое не повредит мертвому…
— Ты увидишь это в любой церкви. Идем дальше. Там Леонид…
Жаль, мозаики с собой не унести.
— Леонид? — переспросил Никеша. — Князь ваш, что ли? Нет, не
пойду я, мало ли…
— Пойдем вместе. Феофана мы услышим, и ты сразу же на тот конец.
Дальше мое дело.
— Оно так… Андроник Никифорович тебе братом был, и прилепятец
твой. Тебе и бить.
— Тогда слушай, — велел Георгий, притупляя словами ставшую почти
нестерпимой боль, — Леонид был сыном царя Киносурии Ипполита и с

юности помогал отцу…
Они прошли галерею дважды. Никеша успел немало узнать об
умершем в один день с Сыном Господа царе. О его походах, ранах, славе,
смерти. Роск кивал, спрашивал, замолкал надолго. Думал.
— Кабы были у нас горы, — наконец решил он, — можно было б в них
саптарву придержать, а как бы сыскался у нас свой Леонид, глядишь, и
князья бы опомнились, как эти твои… цари.
— Там не только цари одумались, но и свободные полисы, —
рассеянно уточнил Георгий, и тут послышались шаги и голоса. — Идут…
Быстро!
Думал ли тот, кто строил Леонидову галерею, о засадах? Может,
думал, а вернее всего, угловые ниши предназначались для любовных
свиданий или придворного любопытства… Георгий вжался в оронтский

мрамор за неотличимой от других драпировкой. Голоса быстро
приближались. Оживленно и громко пищал едва ли не бегущий Феофан,
властно и уверенно гудел широко шагающий протоорт, затем писк и
гудение распались на слова.
— Я понимаю твои чувства, почтенный Феофан, — говорил Исавр. —
Не бойся, божественный Василий оценит твою помощь по заслугам. Ты
сможешь вернуться к своим свиткам.
Менодат наслаждался собственным голосом, как павлин распущенным
хвостом. Он не сразу заметил, как торопившийся и тем разогнавший своего