Page 405 - Наше дело правое

смертному мужу? Только ежели научится он чудеса творить. И научился

Влад. Начал он с того, что навел порядок в доме своем. Вскрыл Дракула
могилу брата Мирчи, и увидали все, что перевернулся тот в гробу, ибо был
погребен заживо. Было то на светлую Пасху Христову. Все жители
столичные нарядились в лучшие свои одежды, вышли в храмы да на
трапезы пасхальные. Не омрачало их радость то, что закопали они заживо
господаря своего. Видит бог, Цепеш был справедлив! Отверг он Христа в
душе своей, но сам был орудием Господним. Приказал он заковать всех
нарядившихся к Пасхе в цепи, как рабов, и отправил их строить замки и
укрепления для войны с турками. И трудились там несчастные, пока не
умерли, а богатые их одежды не превратились в груду тряпья.
Время было таким, сыне. Испаскудился народ. Трудиться не хотел
никто, только торговать. Поля лежали заброшенными, скотина ходила
голодная, зато через одного тянули люди все, что плохо лежит.
Распутничали жены по корчмам, валялись пьяницы вдоль плетня.
Отвернулся народ от веры истинной: воровал, лгал, прелюбодействовал. И
тогда отвернулся от веры сам господарь. Воров сажал он на колья на

площадях, прелюбодеев — на перекрестках дорог, нечестных купцов
семиградских — на торжищах, бояр же — на высоких местах, а колья
покрывал золотом сусальным, дабы кол знатного человека отличался от
кола простолюдина. Стали бояться в народе Дракулу больше, нежели турок,
и сразу наступили в стране порядок и процветание.
Не стало нищих на улицах, но не оттого, что пожег их Дракула:
собрать всех нищих в хоромину и истребить их огнем даже ему было бы не
под силу! А случай такой и впрямь был. Только спалил Дракула вовсе не
нищих. Своими глазами видал я старинную валашскую летопись, где
говорилось, что сжег Дракула бродяг, собранных им с ярмарок страны и
якобы прибывших в Валахию для «изучения языка», а на самом деле — для
того чтобы шпионить. Страх был оружием Дракулы. Страхом он боролся с
врагами своими, страхом одолевал их. И страх всегда шел впереди него.

Потянулся Ратко за кувшином воды, что стоял на столе, но от слов
таких дрогнула рука его, задела за перо, и пролились чернила на бесценные
пергаменты.
— Ох ты боже ж мой! — воскликнул отец Николай. — Бедный мой
список с «Жеста Хунгарорум»! [54] Почто ж ты, скорпий, венгров обидел?
Грозно говорил отец Николай — и улыбался при этом. Не было в нем
злости на ученика за испорченный пергамент.
— Ты только помысли, сынок, — продолжал отец Николай
отсмеявшись, — как милостив к нам Господь! То, что мы держим в