Page 80 - Завтра была война_

— Мама, ты что? — тихо спросила Искра.

Мать уже взяла себя в руки. Шагнула, качнувшись, тяжело опустилась на
кровать, прижала к себе две девичьи головы -темно-русую и светло-русую.

Крепко прижала, до боли.

— Я верю в справедливость, девочки.

— Да, да, — вздохнула дочь. — Я тоже верю. Там разберутся, и его отпустят.
Он же не враг народа, правда?

— Я очень хочу заплакать — и не могу, — с жалкой улыбкой призналась
Зина. — Очень хочу и очень не могу.

— Спать, — сказала мать и встала. — Ложись с Искрой, Зина, только не
болтайте до утра. Я схожу к твоим и все объясню, не беспокойся.

Мама ушла. Девочки лежали в постели молча. Зиночка смотрела в темный
потолок сухими глазами, а Искра боялась всхлипывать и лишь осторожно
вытирала слезы. А они все текли и текли, и она никак не могла понять,

почему они текут сами собой. И уснула в слезах.

А родители их в это время сидели возле чашек с нетронутым, давно
остывшим чаем. В кухне слоился дым, в пепельнице громоздились окурки,
но мама Зины, всегда беспощадно боровшаяся с курением, сегодня молчала.

— Детей жалко, — вздохнула она.

— Дети у нас дисциплинированны и разумно воспитаны. — У матери Искры

вдруг непроизвольно задергалась щека, и она начала торопливо дымить,
чтобы скрыть эту предательскую дрожь. — Они поймут. Они непременно
поймут.

— Я этого товарища не знаю, — неуверенно заговорил Коваленко, — но где
тут смысл, скажите мне? Признанный товарищ, герой гражданской войны,

орденоносец. Ну, конечно, бывал за границей, бывал, мог довериться. Дочку
сильно любит, одна она у него, Зина рассказывала.

Он ни словом не обмолвился, что сомневается в правомерности ареста, но все
его существо возмущалось и бунтовало, и скрыть этого он не мог. Мать
Искры остро глянула на него:

— Значит, есть данные.

— Данные, — тихо повторил Коваленко. — А оно вон как. Ошибки не
допускаете?