Page 151 - Лабиринт Ананаер

по списку бесчеловечные законы! Что же заставляло меня зариться
на высшее?

Понятно, что миллионы были лишь нарывом, который
вскрылся гноем неприглядной истины. Собственно, и чувства
Андрея мне были ясны. Они, так сказать, тривиальны. Так

подумали бы восемьдесят процентов электората нашей страны и
девяносто девять процентов жителей лабиринта, живущих в мире,
лишённом преступления. Отнять корпоратократский куш – нет, это
решительно не воровство. Это просто авантюра. Опять-таки
постылый призрак времени, слоняющийся по правительственным и

корпоратократским кулуарам.

Загвоздка состояла в том, что в мире старом, где жила моя
бабушка с квадратными мужественными скулами, в платье с

воротничком, с фотографии в самодельной рамке, где жил мой дед-
парторг, носивший шляпу, ходивший с тростью, пивший коньячок
из секретера, который ещё хранился у нас на чердаке; в мире

натуральном, где люди ещё умели друг друга любить и ненавидеть,
унижать и прощать, в конце концов, честно трудиться и со страстью
плодиться, подобный поступок носил бы резко негативный
характер. Всякий, понятно, именовал бы по-разному: воровство,
жульничество, грабёж. Не важно как.

В лабиринте же такой поступок не то, чтобы был в чести,
но что-то в нём пульсировало эдакого: точно соблюдал ты народный
этикет или действовал незримо во благо обществу, каждый индивид

которого ценился по тому, как мощно и эффективно он потребляет,
как вращает и заводит колесо масс-маркета. Даром проворовался,
но колесо же потребления вон как рьяно, как ретиво раскручивает.

Экономика! В общем, ничего острого в нём не находилось, хотя
было оно подсудным.

Андрея я воспринимала (и, конечно, только так и могла

любить), как мужчину из того натурального стариковского мира,
как единственного живого человека. Поэтому прошу понять, что за
разочарованием в его мыслях следовала жестокая утрата веры в