Page 114 - Лабиринт Ананаера

это впечатление немыслимого катаклизма, которому он всё же
готовился дать отпор. Или он всё-таки играл? Или это всё

мастерство актера, о котором так любил поразглагольствовать
Ручей? Он покачал головой и сказал:

– Нет, я помню Ручья и Ильюшина ещё нехакерами… Мы это

делали на коленках, вместе, – сказал он и тут же поспешил
добавить. – Но мы не друзья. Разве может быть дружба в
сновиденном мире?

– Да, ясно, Трафарет. Где нет чувства, там нет и дружбы. Только
союзничество. А всё же, какая у вас основная цель была? Была она
вообще?

Он призадумался, хлебнул кофе, машинально посмотрел по
сторонам, остерегаясь быть услышанным:

– В том-то и дело, что цель поменялась. Теперь крамола, а не цель.

Мне она не по нутру, – он скривился. – Ну да ладно. Хочешь
начальную расскажу?

Когда я кивнула, на его бессонных щеках, кажется,

остановилась полоса солнечного света. От пульсирующей вены на
лбу осталась умиротворённая голубоватая ниточка.

– Мной, например, двигала любовь к математике, ––

заявил он, – и я так насобачился видеть философию в вычитаниях,
делениях и умножениях – а что такое число, условная единица,
придуманная для счёта и строительства, кто-то скажет, нет, Марго,
не условная. Это нечто такое, присущее мироустройству. Это ритм,
рифма. И не секрет, что с этим изначальным рифмуется всё. Сам

человек находится в связи с ним. Разве не здорово, Марго? И вот
как-то утром меня так и ударило по темечку, а сон? А там что? нет
математики?! Да как так?! Неужели? То есть понимаешь, в космосе

математика есть, и тут находится место, где её нет. Абсурдно мне
это показалось. Ну, тут и Ручей начитался… Сама знаешь,
книжонками этими всё забито… Плюс в город из Европы закинули
по бросовым ценам очень качественную кислоту. Ильюшин нам её