Page 123 - Лабиринт Ананаера

«Знаете, – мои руки так дрожали, что трясся микрофон. От
волнения, стыда и злости на всё это, глаза розовели и проступали

слезы, – я бы хотела кое-что сказать от себя, – я заметила лица
слушающих меня людей: удивление в их глазах и какую-то
жалость, как будто бы им было тоже, как и мне, неловко за меня. –
Эм-м-м, я это не согласовывала ни с кем из компании, так что
простите, господин Ниязов, буду говорить, что думаю, –

прошипела я с неприязнью, которую мне не удалось скрыть,
Ниязову.

В ответ он сделал такой жест «доставьте нам такое

удовольствие», который выглядел лицемерно.

«Я хочу сказать то, что сейчас чувствую, – я выдохнула,
чтоб перевести дыхание, но этот выдох попал в микрофон.

Послышались хмыки. Реакция публики меня сбила. Я совершенно
забыла, что хотела сказать. И ещё несколько мгновений стояла
растерянная, стараясь не сопеть в микрофон и не производить

никаких нелицеприятных звуков. И вдруг, чувствуя себя так жалко,
так глупо, я поняла гениальный ход Ниязова. – А чувствую я боль и
дезориентацию от того, что нас постоянно дурят и превращают
нашу боль в игру, – голос мой зазвучал твёрдо, так что я позволила
себя во время произнесения размышление, и, наконец, поняла, что я

хочу сказать людям. Именно хочу, а не должна.

– Для них, я сейчас даже не хочу уточнять, кого, так как,
по-честному, не вижу какого-нибудь одного виновного, это

перфоманс. А мы типа фигур в этом перфомансе. Смотрите, во что
они превращают нашу боль? – я показала рукой на небоскрёб с
горящей иллюминаций и замолчала.

Небоскрёб, верхушка которого клубилась в облаках, а на
фасаде горело лицо ребёнка, возвышался над нами безразличным
агрегатом, каким-то симулятором совершенного, символом пустой

ненужной мощи. И эта мощь придавливала нас ниже и ниже.
Красный круг напоминал о крови. И небоскрёб, моргавший
детским глазиком, рождал ассоциацию с кровопийством. С тем