Page 131 - Лабиринт Ананаера

вы девочки, тоже ведь такая пигалица, как и ты, только, слышишь,
не обижайся! На таких, как я, уже не обижаются…Я тебе другое

скажу: я из её бреда многое поняла. В бреду то всё выбалтывают, –
глаза у меня, вероятно, остекленели, и Нина Михайловна меня
переспросила. – Слышишь меня? Да, тогда моя девочка и
рассказала… В бреду… ох, дьявол он!

Те слова в душном скошенном бараке, в котором каждый
угол дышал безысходностью, вызывали тошнотворный страх. И все
предметы, бывшие там, чайники и салфетки, марки продуктов,
яблоки, глаза Нины Михайловны как будто стали кататься с

карусельной мелодией кругом-кругом-кругом, и усиливать эту
тошноту.

– Мне важно… Что вы поняли? Что она рассказывала? – выдавила

я, хватаясь за виски, чтобы остановить этот странный приступ.

– Ничего! Не дурочка! – в гневе отрезала она и, залившись тихим
плачем, произнесла. – Иди теперь смотри, до чего доводят ваши

сны!

Я встала и, как закабалённая, пошла. Два шага – маленькая
комната. В комнате – изуродованная девушка. Когда я вошла, у неё

как раз началась судорога. Её искорежило. Голова завалилась. Рот
приоткрылся. В больших стеклянных глазах отразилось страдание.

– Что делать? – истерично вскрикнула я, ощущая, как меня

буквально корчит от этой картины.

– Пережидать, – ответил Алёша, поглаживая больную по ноге.

– Раньше было по шестьдесят судорог в сутки, – произнесла Нина
Михайловна, подойдя к Марусе. – А вот это она обварилась
кипятком, – показала она на изуродованную ногу, и нараспев
запричитала, – говорила, что сон, не слышала меня, не слышала!

какой там сон! Это тоже сама, – показала она на шрам на лице. –
Боялась я, ох, как боялась, что она по кускам себя изрежет… что
соседи подумают, что это я её… В тюрьму меня упекут…Когда её

парализовало… Хотя бы не причинит себе вред…