Page 98 - Так по-разному о любви

-97-

Варьете, виделась Любане София, и даже явственно слышался ее визгливый голос. И жалко было
Софию, и справедливость наказания представлялась очевидной.

А в конце тома, среди примечаний, вычитала Любаня, что имя собаке прокуратора Булгаков взял
из жизни – это было домашнее имя одной из жен писателя… От обиды за давно умершую
женщину Любаня выбросила роман в окно и помыла руки. Банго. А ведь именно так назвал ее
Ефим там, в далеком аэропорту, доставая ее чемодан с ленты транспортера. «Нет, никому я не
буду преданной собакой, ни за какие коврижки. Слава Богу, что всё уже закончилось…
Искушения, испытания, иллюзии… Всё прошло. Точка.»

Накануне Нового года, выходя с работы, Любаня почувствовала сверлящий спину взгляд. «Нервы
разгулялись… Но это же невозможно: набрали заказов на праздники, хоть ночуй на работе. И ведь
придется ночевать… Мощности оборудования явно не хватает… Нет, чтобы обновить плиты,
технику современную закупить, так они всё зал украшают… Нет, это надо – в который раз меняют
мебель в кабинете директора. Умнее он за новым столом не станет, а полетит плита – из этой
мебели костра путного не разведешь, чтобы щи сварить…» Отводя душу в рассуждениях о
недальновидности руководства, Люба бодро дотопала до дома. У подъезда остановилась, перевела
дух, подняла глаза к морозному небу, где плыла круглая желтоватая луна, похожая на моток
пушистой пряжи, лежащий на черной керамической тарелке неба. Во дворе в этот поздний час
никого не было, да и быть не могло. Вспомнила, как накануне вдруг позвонила Лиза, как Злата
кричала «пиизжай», как Андрейка басил «Любыська». «На Новый год звали. Ну надо же… Вроде
случайное знакомство, а так к душе ребятишки пришлись. От того, наверное, и кажется, будто в
спину кто смотрит. Кому нужно мой синий пуховик рассматривать? Тоже мне, красота…» Люба
глубоко вздохнула, махнула рукой, словно прогоняя наваждение и вошла в подъезд.

У почтовых ящиков витал едва ощутимый запах мужского одеколона. Вот и в их город завезли
парфюм, запах которого ассоциировался у Любани с морем и отелем на далеком, словно бывшем в
другой жизни, острове. Ночью приснился Ефим, который почему-то работал с ней вместе на
красивой современной кухне и всё спрашивал, не хватит ли соли… А Любаня смеялась, что по
пересолу все поймут, как влюбился Ефим в русскую повариху… А он отмахивался и делал вид,
что сердится.

В ночь на тридцать первое декабря, а потом и первое января, пришлось спать урывками на ящиках
в подсобке. С первого на второе прибежала домой, чтобы помыться, переодеться и хоть три-
четыре часика вздремнуть в человеческих условиях. Забежала к Марфе Степановне, чтобы
деликатесами угостить, но даже заходить не стала… Сил и времени не было.

Второго к вечеру о выходе на работу сообщила отпускница Ольга, да две девчушки из техникума
пришли на практику. В виду таких замечательных обстоятельств Любаня взяла отгулы на целых
три дня. Конечно, она понимала, что если наметится аврал, то ей позвонят первой… Но хоть
выспаться и денёк полный, а то и два, отдохнуть удастся.

Любаня гладила белую рабочую форму, когда в дверь кто-то позвонил. «Марфа Степановна,
наверное, - подумала Любаня и, как была, с распущенными до пояса волосами, ситцевом халатике,
в тапках на босых ногах, распахнула входную дверь.

На пороге стоял Ефим. Моложавый, в горнолыжном костюме и вязанной шапочке, с инеем на
бровях и ресницах.
- Чур меня, - вырвалось у Любани непроизвольно.