Page 238 - РАЗСКАЗЫ 1911 ГОД.

Вяжет она наизусть, даже и не взглядывая на работу, да и
темно в комнате. Вся она освещена только- мигающей перед

киотом лампадкой, да догорающей печкой в углу.
Лизавете Васильевне и света больше не надо: свет

воспоминаний освещает её прошлую жизнь, остатки которой
почти все здесь же, перед ней, на-лицо. Вот, на столике,

возле кресла, стоит высокая, майсенского фарфора чайная
чашка, с длинной, затейливой ложечкой. Это—память
покойной матери Лизаветы Васильевны. Старинная вещь!

Поди, лет сто ей, если не больше. В футляре из слоновой

кости лежат пасьянсные швейцарские карты, старые-старые и
засаленные до нельзя — подарок мужа, когда он вернулся из-
за границы. Рядом с чашкой—блюдечко настоящее китайское,

тоже старинное, а на блюдечке немножко малинового
варенья, плохонького, из Щелочной лавки. Тут же на столике

большая связка ключей, девять десятых которых не имеют уж
никакого значения, потому что нет уже тех баулов, сундуков,

шифоньерок и гардеробов, которые ими когда-то отпирались.
В комнате пахнет какими- то забытыми духами и старостью.

Лизавета Васильевна сидит и вспоминает всю свою прошлую
жизнь: сначала веселую и ясную, потом счастливую, потом с
облачками на небе, а потом и с тучками. Тучки появились,

когда покойный супруг её, Кирилл Федорович, запивать
начал... A затем, гроза подошла: заболел Кирилл Федорович

и—умер, и наступила для неё нирвана, старушечья дремотная
жизнь.

Воспоминания эти утратили теперь уже свою мгучесть, и она,
вызывая их, словно читает какой-то чужой и длинный роман

и, как роман, они убаюкивают её, и Лизавета Васильевна
начинает поклевывать носом. Вязанье вывалилось у неё из
рук... медленно потикивают часы на зеркале, да с

таинственным шопотом, словно предостерегая кого- то
осторожным «шш!», пересыпаются в печке сгорающие угли.

Но вдруг ухо Лизаветы Васильевны уловило в соседней ком-
нате-столовой какой-то странный, подозрительный шорох.

Она сделала над собой усилие, стряхнула дрему и стала

235