Page 197 - Лабиринт Ананаера

правильно понимаю, что для тебя стало взаимозаменяемым
пространство сна и жизни и вы перевели миллион?

Я ответила «да» и услышала рыдания такой силы и боли,
какой не могла представить. Это была истерика. В клиническом
смысле. И в то же время невозможно передать, как трагична эта

путаницы жизни со сном.

– Из-за чего? – никак не мог понять Ручей.

На карнизе я уяснила из-за чего. Не правда, что любви нет.

Любовь как раз и образует лабиринт: незаметно возводит его
хитрые стены, заполняет миражами.

– У вас там всё нормально? – долбился в закрытую дверь

Эзоп. – Пусти! Ручей, помни, если ты с ней что-нибудь сделаешь,
мы лишимся сильного сновидящего! Это она провела весь трюк!

Ручей открыл дверь, и взбудораженный Эзоп ринулся ко

мне на пол: «Что?! Что с ней? Ручей, ты что охренел? До чего ты
довёл! Её никогда так не колбасило! Как же достала меня твоя тупая
жестокость!».

Брови Ручья напряжённо сдвинулись, он, кажется,
посчитал, что со мной закончено, и пошёл из комнаты, однако у
двери развернулся и тихо сказал: «Ты прав, Эзоп. Тут должно быть

ещё что-то, кроме силы и жесткости. Я об этом подумаю».

Под вечер на летучке я заметила, как Ручей долго смотрит
на Ульяну, потом отводит взгляд в сторону, продолжая что-то про

себя примерять и осмысливать, не реагируя на обращения или
переспрашивая одно и то же пару раз. Природная жесткость Ручья,
на которую часто жаловались хакеры, состояла, на самом деле, в
том, что он поистине ко всему относился как к эксперименту. И
наблюдая за этой эфемерной притиркой к Ульяне, я могу сказать,

что никогда до и после этого он не напоминал такую холодную
думающую машину, как в те минуты. Перед нами стоял успешный
агрегат по производству осов. И этот агрегат пытался понять, что

же такое любовь.