Page 411 - Наше дело правое

от коего спотыкается конь:

— Изыди, нечистый! Святое место Хиландар на горе Афон. Нет сюда
ходу духу адскому. Изыди!
Содрогается Ратко от слов таких, но ответствует — только не своим, а
чужим чьим-то голосом:
— Вошел я сюда — значит, чист пред Богом.

* * *

Глаголют же о немь, яко, и в темницы седя, не остася своего
злого обычая, но мыши ловя и птици на торгу покупая, и тако
казняше их, ову на кол посажаше, а иной главу отсекаше, а со
иныя перие ощипав, пускаше.

Ответствует Ратко — и просыпается. И чудно ему, что знает он слова
языка валашского, прежде неведомого. Понимает Ратко: не он говорит
слова эти, а тот, кто сидит спиной к нему на лавке. Кто сей гость? Зачем
пожаловал он к отцу Николаю? Почему поздно так? Может, монах из
монастыря какого греческого? Да нет вроде — даже при свече видно, что из
мирских, знатный гость. Одежды на нем просторные, темного бархату,

золотом шиты да соболем оторочены. Кудри черные падают на широкие
плечи крупными кольцами. Украшает чело венец, искусно сделанный из
серебряных цветов и листьев, и сверкают на нем рубины, словно капли
крови голубиной. И осенило тут Ратко, но, упреждая его, молвил отец
Николай по-валашски, осеняя себя крестным знамением:
— Уходи! Мы не звали тебя!
— Неправда. Я прихожу только к тем, кто называет имя мое.
Понял Ратко, кого занесло к ним в келью этой ночью. И волосы
зашевелились на голове у него. Воскликнул он, не помня себя:
— Господарь Влад!
Обернулся ночной гость. Был он таким, каким видел его себе Ратко, —
и не таким. Глубокие морщины лежали на лице — а ведь был он вроде не
стар, когда умер, сорока пяти лет от роду. И шел поперек его шеи страшный

багровый шрам. Уставился на Ратко гость — будто дырку в нем
просверливал. Мерцали глазищи его зеленым светом, как у кошки. От этого
прошиб Ратко хладный пот, подался он назад и уперся спиной в стену.
Заглянул к нему в душу ночной гость — и тут же прикрыл глаза, спрятал
силу свою бесовскую под ресницами, только промолвил усталым голосом: