Page 492 - Наше дело правое

Сергей Раткевич

СТАРШИНА

Жара. Это только вначале кажется, что попал в духовку. Это только
вначале… хруст песка на зубах, высасывающий влагу зной и дышать
нечем. Потом… Потом это просто становится каждодневной пыткой. Жара
— это звон в голове. Жара — это когда распухший язык и во рту горько. А
сейчас горько не только во рту.
Потому что — все кончено. Потому что в живых остались только вы
двое. Ты и Федька. Потому что все остальные — трупы. Все, кроме тех,
которые с той стороны. Которые вот-вот поднимутся в атаку.
— Витек, у тебя патроны остались?
Долгое, как зной, молчание и шелестящий выдох:
— Последний. — У тебя и правда остался последний. Как же это ты
так не рассчитал?

— Витек, дай его мне… — Суматошное мельтешение. Слова, как
разноцветные пятна, за секунду до обморока.
— Витек, дай, будь другом… ну, пожалуйста, дай!
Слова булькают, как пузырьки, как проклятые пузырьки проклятой
воды, которой нет. Ничего нет, кроме синей жары и тех сволочей, тех,
которые с той стороны. И ведь патрон и в самом деле единственный.
— Витек, ну дай…
— Последний, — повторяешь ты потрескавшимися губами, не
понимая, он что не слышит, что ли? — А у тебя что, кончились? — Ты не
узнаешь своего голоса. Быть может, это уже и не твой голос.
— Кончились, Витек, ни одного не осталось. — И такой ужас в этих
словах.
— Ну так какая разница? — Какая разница, кто выстрелит последним,

хочешь ты сказать, все равно потом придут они, с кучей патронов. И все
кончится.
— Витек, я тебя умоляю, дай… дай застрелиться… а то ведь придут,
мучить будут, не могу, Витек, боюсь, страшно мне…
Знакомый голос расползается, плавится от синей жары. Ты уже не
узнаешь его, ибо он неузнаваем. Застрелиться? Страшно? А то ведь придут,
мучить будут?
— А ты отдай, отдай патрончик-то… отдай патрошечку… а я тебе —
воды, хочешь? Еще глоточек остался, ну? — Вновь наплывает этот