Page 59 - Книга Двадцать дней без войны

Глава девятая

— Не буду, это бессмысленно! Им все равно не станет от этого легче.
Она перевернула свою рюмку вверх дном и снова уперлась глазами в Лопатина.
— Ответьте мне, но только правду: вы сами, своими руками, убивали немцев?
— Может быть, — сказал Лопатин. — Но не думаю.
— Как это понять — не думаете?
— Очень просто. В начале войны несколько раз вместе с другими стрелял в немцев
из винтовки, а этой осенью один раз из пулемета, но не уверен, что именно я попадал в них.
— Теперь поняла. А вам хотелось, чтобы их убивал не кто-то другой, а вы сами?
Лопатин пожал плечами и сказал, что он как-то не думал об этом в применении к
себе. Думал обо всем, вместе взятом: что фашистов необходимо убивать, потому что иначе
не победишь, и что хорошо, когда мы их убиваем, а сами остаемся в живых, и плохо, когда
все получается, наоборот. Об этом он, в сущности, и пишет всю войну. Конечно, не только
об этом, но почти всегда и об этом, потому что это и есть война.
— Поняла, — сказала Зинаида Антоновна. — Но ответьте:
испытали бы вы удовлетворение или даже наслаждение, если бы точно знали, что не
кто-то другой, а именно вы убили одного или нескольких фашистов?
— Удовлетворение, пожалуй... А слово "наслаждение" мне не нравится, мало
подходит к войне.
— А как же быть со словами "есть упоение в бою... "?
— Не знаю, как быть с этими словами, впрочем, как и со многими другими,
написанными на эту тему, — сказал Лопатин. — Я не перечитывал своих корреспонденции,
но думаю, что слова "упоение" в них нет. Не приходило в голову. . .
Ему показалось, что она не просто спрашивает, а допытывается до чего-то очень
важного для нее самой, и он, отвечая, испытывал, еще не до конца понятное ему самому,
чувство ответственности за каждое сказанное слово.
— И еще вот что скажите мне. — Она продолжала внимательно смотреть прямо в
глаза Лопатину. — Вот вы фронтовик. . .
— Для точности, я не совсем фронтовик, — перебил Лопатин. — Я человек, по долгу
службы бывающий на войне. . .
— Ну, человек, бывающий на войне, ответьте мне: что значит для вас решимость
умереть за родину? Какое чувство за этим стоит?
— Это не чувство, — сказал Лопатин. — Да и "решимость умереть" — не совсем те
слова, и даже совсем не те... Как это так — решимость умереть? Решимость умереть — это
из области самоубийства. На войне точнее говорить о решимости сделать все, что от тебя
зависит, в условиях, когда это грозит смертью. Иногда — вероятной, и как крайность —
почти неизбежной. Какое чувство стоит за этим? Наверное, все-таки желание жить, даже
перед лицом неизбежности. Без этого до самого конца остающегося чувства нет и
самопожертвования.
— Так, значит, чувство все-таки есть?
— Значит, все-таки есть, — согласился Лопатин. — Я говорю не о себе, а просто
думаю сейчас вдвоем с вами.
Лопатин услышал, как облегченно вздохнула Ксения, — боялась, что он взорвется!
Помнила по себе, как это с ним бывало, когда она приставала к нему, и боялась, не понимая
разницы между собой и этой женщиной, между ее и своими вопросами.
— У вас сделались злые глаза, — сказала Зинаида Антоновна. — Это потому, что я
вас заставила думать о том, о чем вы не хотите или устали думать. Не злитесь на меня! Я
мучаю не вас первого, потому что ставлю здесь, в Ташкенте, пьесу о войне, не имея о ней
собственного представления. Я уже стара и хорошо знаю, как страдают и как умирают
люди, и как они узнают о смерти других людей, и как боятся за их жизнь, но всего этого
недостаточно, чтобы поставить пьесу о войне. Мне нужно знать о войне что-то еще, и я

59