Page 60 - Книга Двадцать дней без войны

Двадцать дней без войны

добиваюсь это знать! Мне нравится пьеса, мне кажется, что она честная, я уверена в
чувствах автора, но не уверена в произносимых со сцены словах. Иногда в самих словах, а
иногда в том, как их произносят на репетициях актеры.
— Вот на вас и проверили некоторые из этих слов, заставили вас поработать для
нашего театра! — сказал новый муж Ксении. — Тут у нас — открою секрет — молодая
актриса, исполнительница главной роли, только что вернулась с фронта. Была три месяца
во фронтовой бригаде и очень активно ведет себя на репетициях — все знает и всем
объясняет. А Зинаида Антоновна со свойственной ей деликатностью. . .
— Мне не свойственна деликатность, — огрызнулась на мужа Ксении Зинаида
Антоновна. — Вы прекрасно знаете, как я затыкаю рты и заслуженным, и народным, если
они на репетициях, как тетерева на току, начинают слушать только самих себя. Но я люблю
потрясенных людей. А Лидия Андреевна вернулась с фронта потрясенная. И я
прислушиваюсь к ее потрясенности, для меня это звук войны!
— Вы, как всегда, увлекаетесь, — сказал муж Ксении.
— А я предупреждала вас, что буду увлекаться, когда вы на свою голову уговаривали
меня стать худруком. Я предупреждала вас, что я нелепая и никогда не буду лепой. И не
собираюсь быть лепой. И вы еще раскаетесь, что связались со мной, как уже не раз
раскаивались другие.
— Ничего, выдюжу, — спокойно сказал муж Ксении и как ни в чем не бывало
повернулся к Лопатину: — Насчет наслаждения убивать немцев — это как раз наша
вернувшаяся с фронта актриса. Она где-то там стреляла из орудия, и сама видела, как снаряд
попал на дороге в машину с немцами и поубивал их. Во всяком случае, так она
рассказывает. Ну и, главное, конечно, — о своих чувствах по такому поводу.
Лопатин усмехнулся, хорошо зная, как все это происходит в таких случаях. Актрису
вместе с ее товарищами после выступления, наверно, повезли куда-нибудь на спокойный
участок, на позиции тяжелой артиллерии, и там, в зависимости от калибра, километрах в
трех или в пяти от передовой дали ей дернуть за шнур, произвести выстрел по заранее
подготовленным данным. Снаряд разорвался на каком-нибудь обстреливаемом нашим
беспокоящим огнем участке немецкой фронтовой дороги. И если повезло — во что-то
попали, — наши артиллерийские наблюдатели донесли с передовой на огневую, где дергала
за шнур актриса, об удачном попадании.
Он ничего не сказал вслух, всего-навсего усмехнулся. Но Зинаида Антоновна гневно
вцепилась в его мимолетную усмешку и стала требовать, чтобы он сказал то, что подумал.
И он сказал то, что подумал. И хотя человеколюбиво удержал себя от иронии, даже
ни разу не улыбнулся, она все равно почувствовала недосказанное и заорала на него:
— Не смейте смеяться, слышите! Не смейте смеяться над нею! Даже если она
немножко приврала, все равно она вернулась потрясенная! И всем нам было важно это
слышать. Не ее слова и даже не ее вранье, если оно было, а ее потрясенность!
В той страстной убежденности, с которой она выкрикивала все это, была и частица
нелепости, и частица беззащитности. Она была беззащитна в этом споре с ним, но с такой
страстью искала правду, что ему вдруг показалось, что она, не знающая о войне и десятой
доли того, что знает он, способна в конце концов силой этой страсти и таланта доискаться
чего-то такого, чего он сам, при всем своем знании войны, еще не доискался и не доищется.
И ему уже не хотелось ни спорить с ней, ни доказывать, что дважды два — четыре, ни
подшучивать над той приехавшей с фронта и привиравшей актрисой.
— Что вы на меня уставились? — спросила она, накричавшись. — Наверное,
считаете, что я легковерная дура?
— Уставился на вас с такой же любовью, как когда-то с галерки, и даже с еще
большей, — сказал Лопатин. — А легковерных людей я люблю. И уж если выбирать одно

60