Page 138 - Лабиринт Ананаера

кратковременного забвения находило на меня и позволяло
передохнуть. Развенчание самой себя состоялось.

В подобном плачевном состоянии я вынуждена была
ходить на работу: кое-как справлялась в «Ананаере» и затем
слонялась по городу, заглядывая в витрины, укрываясь от ветра за

рекламными щитами, покуривая безникотиновые сигареты, хилый
дым от которых вскоре сливался с завесой городского смога, и
насаждался, как нечто едва ли не полезное.

В те путанные, как Авессаломовы волосы, дни, хакеры
одиннадцать раз ввели меня в контролируемый ими сон. Бывало,
меня рубило в сон прямо за рабочим столом. И, увы, они прекрасно
знали, чем меня взять...

Они пытали меня теми фотографиями, печатями
схороненной духовности, клеймами необратимого растления,
которые (так было во сне) оказывались расклеены в виде плакатов
по всему городу и спроецированы на небоскрёб. Затем они стали

проецировать их на само небо, тусклое, будто грязно-минеральное,
покрытое дряблым рваньём облаков, постылое небо-сюр, которое
раз от разу переживалось всё тяжелее и в конце развилось в моём

восприятии и предстало невыносимым символом – смерти моей
души. И не то чтобы даже гибели. А невозможности… Точно душу
задушили, когда она была ещё в наивнейшем зачатке…

Серое и сонное небо-сюр. Есть ли что-то его кошмарнее? И
часто доводилось удивляться, как я ещё сохраняла частицы
рассудочности, как выживала под давлением хакеров, злая
виртуозность которых заключалась в однообразности и отсутствии
признаков настоящего кошмара.

Порой меня обнадеживала одна мысль (это предположение
загоралось с робостью), что, быть может, и лабиринт не лишён
божественного. Быть может, это высшее меня спасает, сохраняет в

мракопреставлении во мне толику разума. И могучая рука,
запечатлённая однажды на картине «Сотворение Адама», а затем
профанированная в нашем времени в рекламе сотового оператора,