Page 524 - Наше дело правое

хлопья, оседая темными сугробами на обледеневшей мостовой. Это падал

пепел от миллионов документов, сжигаемых НКВД в преддверии
ожидаемой сдачи Москвы…
А вот сейчас, по сути, в такой же черный снег ему придется
превратить отчет Павлика. Электронные циферки и буковки, сокрытые в
шарике инфокона…
А если все-таки?… Ведь не уволят же его. Выговор, конечно,
гарантирован. Ну так — можно повиниться да заверить, что впредь
подобного не будет. Ну, поставят нелестную отметку в личное дело. Ну,
дальше начотдела не повысят — да не больно-то и хотелось… Но зато в
том, девятнадцатилетней давности споре он сможет последнее слово
оставить за собой. Сможет доказать, что, очутившись на месте Егорова,
способен поступить по совести, а не по инструкции…
А в остальном… даже если пропустит отчет комиссия и выпускающий
внимания не обратит — великого переосмысления истории все равно не
случится, что бы там ни фантазировал Павлик. Люди из компетентных
органов позаботятся о том, чтобы широкого резонанса не было. Историки и

журналисты послушно промолчат. А значит — просто каждый из читателей
узнает правду и сам для себя решит, принимать ее или нет. Разделив тем
самым груз выбора, который поочередно взваливали на себя Викентий
Петрович, Павлик и эта его упёртая историчка… как ее там… Феклина.

* * *

— Привет! Как ты сегодня рано…
— Да, начальник отпустил.
— Ой, как же ты вымок, бедняжка! Я же тебе зонтик давала…
— Прости. Забыл на работе. Ничего, сейчас обсохну. Как там… мой
портрет поживает?

— Сейчас увидишь. По-моему, удался!