Page 523 - Наше дело правое

Я хотел бы все обдумать…

— Да, конечно.

* * *

Павел брел под дождем, наступая в лужи. Холодные капли били в
лицо, стекали с мокрых волос за шиворот. Деревья с поредевшими кронами
роняли на асфальт последние листья, добавляя все новые фрагменты к
желто-красной мозаике под ногами.
Наверное, точно так же листья падали и в ноябре 1941-го, когда враг
мчался по Родине, сея смерть, боль и разруху, с каждым днем подбираясь к
столице. И, должно быть, так же они падали в ноябре 1944-го, когда враг
был отброшен за границу и все сильнее ощущалось дыхание победы.
Дело жизни Феклиной останется незавершенным. Не вписывается в
спущенные «сверху» ориентиры. И все же Павлу думалось, что читатели
«Бюллетеня» станут чуть обделеннее, когда получат выпуск, в котором

могла быть, но не оказалась правда об их предках и великой войне.
А еще он чувствовал, что не получится у Инны его портрет. По
возвращении домой он увидит очищенный от краски холст и печальное
лицо жены. Не вышло. Хотя она старалась. Как и он с этим делом.
Да, не вышло. Хотя могло бы.

* * *

Викентий Петрович одиноко сидел в кабинете, сжимая в руке
холодный металлический шарик инфокона.
Хороший парень — Павлик. Идеалист. И это правильно, Но иногда
чревато казусами. Этическими. Вот Кван бы на его месте спокойно

переписал отчет. А Халл, пожалуй, на это место бы и не угодил —
соображает сам, что к чему. Потому-то никого из них Викентий Петрович
на «минусовой» и не водил. А идеалиста Карева — уже два раза. Ему иначе
не объяснишь. Хотя все равно завтра он подаст отчет в том же виде.
Переложив тем самым бремя выбора на совесть начальника.
Вспомнилась одна из бабушкиных историй, слышанных в детстве.
Незадолго до Второй мировой бабушка бабушки слышала предание, что
перед концом света пойдет черный снег. И вот однажды, в декабре 1941-го,
выйдя на Лубянскую площадь, девушка увидела, что с неба сыпятся черные