Page 39 - книга убиты под Москвой

— Это вы, товарищ лейтенант? Не бойтесь! Нас тут не найдут… Вот увидите! —
зашептал он в глаз Алексею.
— Вставай! — крикнул Алексей. — Там… Там все гибнут, а ты… Вставай!
Пошли! Ну?!
— Не надо, товарищ лейтенант! Мы ничего не сможем… Нам надо остаться
живыми, слышите? Мы их, гадов, потом всех… Вот увидите!. . Мы их потом всех,
как вчера ночью! — исступленно просил курсант и медленно, заклинающе нес
ладонь ко рту Алексея.
Алексей ударил его в подбородок, и курсант встал на колени, упершись
каской в корневище.
— Стреляй тогда! — тоже в полный голос крикнул он, и лицо его стало как
бинт. — Или давай сперва я тебя! Лучше это самим, чем они нас… раненых… в
плен…
И Алексей впервые понял, что смерть многолика. Курсант — Алексей видел
это по его жутко косившим к переносице глазам, по готовно подавшемуся на
пистолет левому плечу, по мизинцу правой руки, одиноко пытавшемуся оторвать
зачем-то пуговицу на шинели, — курсант не боялся этой смерти и почти торопил
ее, чтобы не встретиться с той, другой, которая была там, наверху. "Что это, страх
или инстинктивное сознание пользы жертвы? — мелькнуло у Алексея. — Лучше
это самим, чем они нас… раненых… в плен". "Мы их потом всех, как вчера ночью!.
. "
Тогда-то и открылось Алексею его собственное поведение, и, увидя себя со
стороны, он сразу же принял последнее предложение курсанта — самих себя, но
еще до этого мига его мозг пронизала мысль: "А что же я сам? Я ведь об этом не
думал! А может, думал, но только не запомнил того? Что сказал бы я Рюмину
перед его пистолетом? То же, что этот курсант? Нет! Это было бы неправдой! Я ни
о чем не думал!. . Нет, думал. О роте, о своем взводе, о нем, Рюмине… И больше
всего о себе… Но о себе не я думал! То все возникало без меня, и я не хочу этого!
Не хочу!. . " Веруя в смертную решимость курсанта и гася в себе чей-то безгласный
вопль о спасении, Алексей выбросил руку с пистолетом и разжал пальцы. Курсант
обморочно отшатнулся, но тут же схватил пистолет.
— Психический! — измученно прошептал курсант и лег.
Они лежали валетом и слышали, как над ними остановились двое и стали
мочиться в обрыв воронки, под корень. Это были немцы. Они перебросились
несколькими фразами, и скоро все стихло. Ушли.
Ночь была глухой и пустынной. Сквозь белесую пелену туч звезды
просачивались желтыми маслеными пятнами, а по земле синим томленым чадом
стлался туман, и все окружающее казалось полуверным и расплывчатым. Курсант
шел в двух шагах сзади с винтовкой на правом плече и с автоматом на левом, и,
оглядываясь, Алексей каждый раз встречал его радостно-смущенные глаза. Он был
из третьего взвода. Фамилию его Алексей не помнил, а спрашивать не хотелось. Не
хотелось ничего: ни думать, ни разговаривать, ни жить, и все свое тело Алексей
ощущал как что-то постороннее и ненужное. Он был пуст, ко всему глух и
невосприимчив, и он не мог прибавить или убавить шаг — ноги двигались
самостоятельно, без всякого его усилия и воли. Где-то далеко справа размеренно
работали тяжелые орудия. Сначала слышалось обрывистое "дон-дон", а через
десять шагов впереди на краю света ворчали взрывы, и Алексей невольно забирал
влево, на север.
— Так и дурак кашу съест, была бы ложка, — сказал раздумчиво курсант,
прислушиваясь.

~ 39 ~