Page 32 - "Двадцать дней без войны"

Двадцать дней без войны

прикрывали, чтобы никто не увидел, что он не мусульманин. В остальном-то внешность у
него была подходящая для Востока. Он и голову тогда брил.
— И сейчас бреет, — сказал Лопатин, вспомнив Ефимова, его бритую голову,
кирпичное скуластое лицо и спускавшиеся ниже уголков рта азиатские усы.
— Да, интересно, какой он теперь. . .
— Наверно, сумею передать ему от тебя привет, — сказал Лопатин. — Отсюда поеду
через Каспий на Кавказский фронт. Он там армией командует. Надеюсь, быть у него.
Вячеслав Викторович молча смотрел на Лопатина. Может быть, в первом порыве
хотел сказать: возьми и меня с собой туда, к Ефимову! Кажется, хотел. Но не сказал и долго,
тяжело молчал. Потом спросил погасшим голосом:
— Ну, а в самом Ташкенте-то у тебя что? Губер, сколько его ни спрашивал, так
ничего и не сказал; на пять суток — и все! Я терялся в догадках. Уж не Ксению ли отбивать
приехал?
Лопатин объяснил, зачем он приехал в Ташкент.
Они заговорили о киностудии: где она, как туда проехать, какие там снимаются
картины и что за человек режиссер, с которым предстоит иметь дело Лопатину.
Разговор, который, казалось, никогда не кончится, вдруг сам собой кончился.
— Пора все-таки спать, — сказал Вячеслав Викторович. — Сейчас уложу тебя. — И
снова повторил: — На мамину кровать, — так, словно ему некуда было деться ни от памяти,
ни от этих детских слов.

В поезде

32