Page 58 - "Двадцать дней без войны"

Двадцать дней без войны

А что-то, казавшееся самым важным, оттеснилось в сторону. Она, как на сцене, в
театре, вдруг растолкала в стороны всех других, приготовившихся играть в этой комнате
свои, другие роли. И все, что, не будь здесь этой великой актрисы, наверно, бросалось бы в
глаза Лопатину, стало незаметным и незначительным.
Теперь он только мельком заметил, как обменивались между собой понимающими
взглядами Ксения и ее новый муж, и как Ксения с понятной, но все-таки чуть-чуть смешной
торжественностью поставила посредине стола довольно большое блюдо с пловом, и как она
заколебалась, кого рядом с кем посадить.
Ксения весь ужин радовалась тому, как они красиво, по ее мнению, расстались и
красиво теперь встретились. Хотя одно было неизбежным, а другое вышло случайно. И они
просто-напросто не причинили друг другу лишнего зла. Только и всего.
Но и эти мысли о Ксении только минутами появлялись у Лопатина и сразу же
исчезали, и даже инстинктивно тревожившее его молчаливое внимание рядом с ним
сидевшей Ники было все-таки чем-то вторым, не самым главным за этим столом.
А главным была все равно вот эта сидевшая напротив него, давно знакомая ему по
сцене немолодая и некрасивая женщина, с мужским орлиным носом, смотревшая ему прямо
в глаза с таким откровенным и жадным интересом, словно она не смотрела, а ела ложкой
все, что думал и говорил он, отвечая на ее вопросы.
Ксения сначала посадила актрису рядом с Лопатиным, но Зинаида Антоновна, задав
ему два или три вопроса, поднялась и обменялась местами с посаженной напротив него
Никой, сказав, что Нине Николаевне, наверное, все равно, а она не умеет говорить с людьми
в профиль.
Она называла всех сидевших за столом — и Нику, и Ксению, и ее нового мужа —
только по имени и отчеству. Лопатин вспомнил слышанный еще до войны в Москве рассказ,
что она в театре всегда зовет по имени и отчеству даже студийцев, мальчишек и девчонок,
и он посреди разговора спросил, правда ли это.
— Разумеется! Я привыкла к напраслинам, но это как раз правда, — сказала она. —
А кто дал мне право, работая в одном с ними театре, обращаться к ним как-то по-другому,
чем они обращаются ко мне, — возраст, должность, звание или относительно большая, чем
у них, известность? Что? Неужели вам не стыдно перед другим человеком, когда вы по
собственному произволу присваиваете себе право называть его как вам вздумается — на
"ты"
или "вы", по имени или по имени-отчеству, а у него по отношению к вам этого права
нет: вы заранее мысленно лишили его этого права! Не выношу — "Петька", "Колька",
"поди", "принеси", — и мне никто не Колька, и я никому не Зинка — ни в пятьдесят, ни в
двадцать. Не люблю произвола! «Терпеть не могу!» —не сказала, а крикнула она в лицо
Лопатину.
И внутренняя сила этого выкрика так далеко отстояла от всего, казалось бы, частного
и не для всех обязательного, о чем она только что говорила, что Лопатин ощутил за этим
давно и стойко выстраданную мысль, имевшую отношение не к именам и отчествам, а к
жизни.
— Зинаида Антоновна, по-моему, вы даже напугали Василия Николаевича, —
услышал он насмешливый голос Ники.
— Он фронтовик, ему нельзя пугаться никого, даже меня! — хохотнула своим
мужским смехом Зинаида Антоновна и удержала мужа Ксении, пытавшегося налить ей
водки. — Я уже сказала вам раз и навсегда: не поите меня водкой. Лучше добавьте мне
плова, я от него добрею!
Подложив ей плова, он все еще продолжал держать бутылку в руке.
— Ну, всего одну — за фронтовиков! И за вашего мужа, и за Василия Николаевича,
и вообще за всех.

58