Page 248 - Наше дело правое

бешено рычащим псом, и нельзя было останавливаться — кто знает, что

взбредет в головы засевшим в княжьем тереме саптарам. Их ведь там не
меньше сотни. Рядом с боярином оказались сам князь с Годуновичем, кто-
то — вроде бы Орелик — приложил к ране Обольянинова чистую тряпицу.
— Спасибо тебе, Анексим Всеславич, — на плечо легла княжья
рука. — Спасибо. За тверенскую честь, тобой спасенную.
Надо что-то сказать, но слова словно умерли внутри. Звенящая
пустота.
Но князь, похоже, и не ждал ответных речей. Нагнулся к убитому
темнику, вынул из руки мармесский клинок.
— Бают, — Арсений Юрьевич осторожно обтер рукоять, — что лишь
тогда сабля хозяину до смерти верна, коли сперва его самого попятнает.
Владей, Анексим Всеславич. Достойный тебя клинок. Сердце кровью
обливалось, когда отдавал. Владей.
Пальцы сами протянулись к еще теплому от вражьей руки оружию.
— Твоя она, — повторил князь, и Обольянинов молча кивнул,
принимая булат.

— А что ж с теремом делать станем, княже? — вдруг громко спросил
кто-то из старших дружинников.
Арсений Юрьевич не замешкался.
— Пусть выходят, бросив оружие. Я их милую. Пусть убираются. А
терем, как уйдут, — спалить. Видел, что они там творили… опоганили всё.
Не пошлю своих, не унижу твереничей, чтоб нечистоты после саптар
выносили. Так что скажите им, — князь взмахнул рукой, — что пусть
выбирают. Если выйдут — жизнь и свободный пропуск. Если нет — сожгу
хоромы вместе с ними.
Страшен был голос князя, гневлив взгляд; и один лишь владыка,
кашлянув, решился прекословить:
— Чем же хоромы провинились, княже? Их тверенские умельцы
ладили, тебя порадовать норовя — за ласку, за то, что черный люд не

жмешь — не давишь, как иные князья, пастырский долг свой забывшие. Не
жги, помилосердствуй — я сам с братией выйду отмывать-прибирать.
— Ты, владыко? — только и нашелся Арсений Юрьевич.
— Я, княже. Утишь гнев свой. Ради всей Тверени. Пожар — дело
неверное, да еще зимой. Оглянуться не успеем, как полграда спалим.
— Ладно, — князь хмуро опустил голову. — Но саптарве об этом знать
не следует!
И верно, не следовало. Степняки упирались недолго — едва к стенам
потащили первые связки соломы, как ордынцы запросили пощады.