Page 247 - Наше дело правое

позволить благословенному хладу коснуться разгоряченного лба…

Справа, слева, снова справа и слева мелькает саптарская сабля. Хорош
ты, Шурджэ, нечего сказать, лучше, пожалуй, почти любого из старшей
дружины князя, кроме разве что Орелика. Бьешься ты красно, за себя и
своих, и уже вижу я твою ухмылку — поверил, что загнал тверенича?
Ты бьешься за себя и своих, саптарин, но я — за всю Тверень. Сколько
тут твоих? — сотня уцелела, может, полторы? А у меня за спиной —
тысячи. Мужики, женки, дети малые.
Топчутся на торжище двое всадников — и нет им пути друг от друга.
Саптарин наступает, давит, теснит тверенича, боярин с трудом отбивает
удары, вспыхивающие лунным серебром у самого лица под открытым
шлемом. Пятится и конь Обольянинова, словно в растерянности уступая
напору степного скакуна.
Развернулись бесшумные крылья филина, поднесла ладонь к губам,
закусила костяшку женщина, охнули роски, гортанно вскрикнул Шурджэ
— потому что острие его сабли зацепило-таки щеку тверенского боярина.
Несильно и, конечно, не смертельно, но зацепила. Торопясь вогнать острие

в дернувшегося от боли противника, темник перегнулся, словно всем телом
вдавливая клинок.
Неслышными шагами, невидимая, прошла меж пока еще живыми
всесильная Смертушка-Смерть, присмотрелась к сражающимся,
сощурилась — и, вмиг уменьшившись, незримой пылинкой оказалась на
лезвии тверенской сабли. Клинок Шурджэ проскрежетал по
окольчуженному плечу боярина, а сам Обольянинов, с резким выдохом-
хаканьем, нашел-таки дорожку к жизни темника, открыв саблей жилы на
жесткой саптарской вые.
Казалось — ничего не случилось с потомком Саннай-хана, сейчас сам
размахнется сталью, кинется в бой, потому что сабля Обольянинова лишь
едва-едва коснулась его шеи, отворив дорогу крови. Но вместо этого рука
Шурджэ лишь бессильно упала, выронив мармесский клинок.

Тело темника мешком повалилось на снег, стремительно становясь
неживым.
Пар над алым, стремительный росчерк на тающем снегу.
Обольянинов остановился, хрипло дыша, не замечая крови на
собственной, глубоко рассеченной щеке.
Ты был смел, темник. Ты был хорошим воином и саблей играл, как
никто. Окажись чуть подлиннее твоя рука — и я бы, не ты, лежал на этом
снегу.
Уходила тишина, подступившая во время поединка, наваливался мир