Page 72 - Из русской культурной и творческой традиции. - Лондон: OPI. 1992

Ты из цветов блестящих вьешь
Оковы гибельного плена.

Но не отымешь ты, поверь,
Любви, надежды, вдохновенья.
Нет. Их спасет мой добрый гений,
И не мои они теперь.
Я поавящаю их отныне
Навек поэзии святой,
И с страшной клятвой и мольбой
Кладу на жертвенник богини».
(«Ж ертвопринош ение», 1827. № 34).

Заряженность служением Высшему Началу жизни,
внутреннее горение духа — вот что характерно, как для
личности, так и для поэзии юноши Веневитинова. Это
встает перед нами из целого рада духовно насыщенных сти­
хов, которые все написаны за несколько месяцев или даже
несколько недель до его скоропостижной смерти (наступив­
шей, как следствие жестокой простуды) во время высшего
духовного расцвета его личности. Вот — исповедь «Поэта»
(из эллегии «Поэт и другие», 1827 г. № 41):

«Природа не для всех очей
Покров свой тайный подымает:
Мы все равно читаем в ней,
Но кто, читал, посншшет?
Лишь тот, кто с юношеских дней
Был пламенным жрецом искусства,
Кто жизни не щадил для чувства,
Венец мученьями кутил,
Над суетой вознесся духом,
И сердца трепет жадным слухом,
Как вещий голос изловил».

Казалось бы, обычная романтическипидеалистическая
фразеология, но какой силой внезапно прорывающегося чув­
ства согреты эти три последние строки. А вот его поэтичес­
кое «кредо» в его последнем, предсмертном кратком стихо­
творении, поражающем нас пушкинской отточенностью и
полновесностью стиха:

69