Page 73 - "Двадцать дней без войны"

Глава одиннадцатая

— Много неожиданного, — сказал Вячеслав Викторович, продолжая греть руки о
стакан, и еще раз повторил: — Много неожиданного.
"Да так ли уж много! — подумал Лопатин. — Это правда, что часто и много за эти
годы войны говорим, что не ожидали того и не ожидали этого! Говорим о событиях,
говорим о людях, говорим о хороших и о дурных поступках. Но все-таки почему так уж
много неожиданного? Может, надо поменьше удивляться? Может, бывало и так, что
плоско, скудно, недальновидно думали о жизни, о людях и обстоятельствах? Конечно,
проще всего все, что вышло не так, называть неожиданным. Назовешь, и вроде бы уже не
надо над этим думать! Хотя думать, наверное, все же надо! И с этим П. А., по сути, так ли
уж все неожиданно? А почему, если человек, хотя и ошибался, не подличал, хотя и били,
не хныкал, хотя и любил, и понимал людей как-то странно по-своему, по-иному, чем другие,
но любил и сам оставался человеком, — почему от него нельзя было ждать, что пробьет час
— и станет "Тушиным"? А не станет "Тушиным", наоборот, кто-то другой, про кого
говорим теперь, что это для нас неожиданно только потому, что сами раньше неглубоко
думали: от кого и чего ждать?
Лопатин вспомнил, что надо предупредить Губера: пусть оставит при себе тот
разговор с редактором, который слышал в штабе.
Говорить сейчас Вячеславу об ответе редактора не надо. Получится: вроде бы уже
попросил за него и умыл руки, а что дальше — не твое дело!
Надо другое: вернуться из этой поездки в Москву и вдолбить там редактору, что
такие таланты, как Вячеслав, на земле не валяются. Что ты должен его взять с собой в
поездку, пускай на первый раз в короткую, не самую трудную. И дело не только в тех стихах
или в очерке, которые он привезет с фронта; хорошие или нет — неизвестно. А в том, как
дальше жить и писать такому непустячному для литературы человеку. Генералы тоже не
все красиво выглядели в сорок первом. Но многим дали оправдаться. И оправдались.
Только так и надо с редактором о Вячеславе, с глазу на глаз.
С глазу на глаз — Матвей понимает такие вещи. И чаще, чем о нем думают.
Вячеслав Викторович, продолжавший сидеть все в той же позе с остывшим стаканом
чая в руках, вдруг оторвался от стены, слез с тахты, сунул ноги в растоптанные домашние
туфли и, надев поверх белья узбекский ватный халат, ушел в переднюю. Через минуту он
вернулся, одной рукой придерживая у горла полы халата, а в другой неся четвертинку.
— Все-таки не прощу себе, если, первым узнав, не обмою с тобой твой орден. — Он
поставил четвертинку на стол и принес с подоконника горбушку черного хлеба и банку с
горчицей. — Водка чужая, но в растратчиках не останусь. За два дня достану что-нибудь
равнозначное.
Вячеслав Викторович вернулся к подоконнику и принес оттуда Два, как показалось
Лопатину, немытых стакана, не садясь за стол, разрезал горбушку и намазал свою половину
горчицей.
— Тебе тоже намазать?
— Мажь.
Вячеслав Викторович снова пошел к подоконнику и принес солонку, в которой было
немного соли на дне, взял оттуда щепоть и густо посолил поверх горчицы оба куска хлеба.
Потом открыл четвертинку и разлил пополам водку.
— Поздравляю. — Он дотронулся до стакана Лопатина. — Будь жив до конца!
Главное — жив!
И выпил до дна, не садясь.
Лопатин кивнул и молча в два приема выпил свою долю, переполовинив хлебом с
горчицей. Горчица была такая крепкая, что проняла сильней водки.
Вячеслав Викторович сел за стол, опустив голову.

73