Page 76 - "Двадцать дней без войны"

Двадцать дней без войны

— Вячеслав Викторович, — с запинкой, словно пересилив себя и в то же время с
внутренним вызовом сказал "лопух". — Я слышал через дверь все, что вы обо мне говорили.
— Ну и шут с тобой, что ты слышал, — сказал Вячеслав Викторович, сердито
ходивший по комнате. — Поделился со своим старым другом тем, что ты лопух. Могу
добавить — способный, хотя и — правой рукой за левое ухо! — сам все это прекрасно
знаешь, что дальше?
— Ничего. Просто хотел, чтобы вы знали, что я все слышал.
— Знаю, что ты принципиальный, мог не напоминать мне. Такой принципиальный,
— это Вячеслав Викторович сказал, уже обращаясь к Лопатину, — что не способен, спуская
последнее барахло на базаре, хотя бы поторговаться из-за него! Идет на толкучку и со своей
принципиальностью приносит с базара жене вдвое меньше картошки, чем мог бы. Забирай
керосин и иди. Передай привет своей Лиле. Сегодня не могу, а завтра зайду к вам. Ты прямо
на киностудию едешь? — обратился Вячеслав Викторович к допившему чай и
поднявшемуся из-за стола Лопатину.
— Нет, сначала к вокзалу, на продпункт.
— Тогда прихвати его с собой. Он там, у вокзала, не доезжая квартал, живет. А то
еще разобьет по дороге, растяпа, керосин.
Когда ты вернешься?
— Договорились сегодня до семи работать. Думаю, к восьми буду.
— Тем лучше, — Вячеслав Викторович проводил их обоих в прихожую. "Лопуха"
выпустил за дверь, а Лопатина придержал, сказав на ухо: — Абсолютно все спустил на
толкучке, чтоб семью кормить. Под пальто — рубашка. Сил нет на них смотреть. Завтра
чего-нибудь соберем им после Нового года. Не все же гости дотла сожрут?
— Может, я когда получу, хлеба отрежу? — спросил Лопатин.
— Не надо. Я завтра сам.
Сев в машину, "лопух" поставил между колен бутылку с керосином и держал ее
двумя руками в грязных белых штопаных шерстяных перчатках, кажется женских.
Лопатин ехал рядом с ним и вспоминал: где он раньше слышал эту фамилию —
Рубашкин? И все-таки вспомнил. Слышал ее от Вячеслава до войны, что есть у пего в
семинаре такой студент Литературного института — Рубашкин; несколько стихов его
напечатали, а первой книжки никак не может издать. Куда ее ни сунешь — всюду по каким-
нибудь параметрам не подходит! Значит, это и был тот самый довоенный Рубашкин.
— Сколько вашему ребенку? — спросил Лопатин.
— Четыре месяца, четыре! — зло повторил "лопух", словно его не спросили, а
ударили.
"Ребенка уже во время войны придумали, умники", — Лопатил сознавал
несправедливость своей мысли, но все равно сердился от невозможности помочь. И вдруг
подумал: "А что, если можно помочь? Если все-таки можно? "
Ему вспомнились слова режиссера о мешке угля, который он получил как премию
от студии, когда кончил картину. "Вот закончу работать над сценарием и попрошу у них
там за это два ведра угля. Без объяснения причин. Попрошу, и все! "
— Если можно, остановите здесь, — попросил "лопух".
— Прижмитесь к тротуару, — приказал Лопатин водителю.
"Лопух" вылез и, сказав "до свидания", еще стоял у открытой дверцы машины.
Первый не протянул руку, дожидался, чтобы это сделал старший.
"Воспитанный мальчик", — подумал Лопатин, пожимая его ледяную руку, с которой
тот поспешно стащил свою штопаную перчатку. Наверно, правда, что не умеет торговаться
на толкучке.
И вдруг спросил:
— Это ваш дом?

76