Page 156 - Наше дело правое

Миломея была еще жива. Она попыталась приподняться, но без сил

вновь упала. Кузнец подхватил ее и хотел заговорить, но дочь вождя боргов
не позволила:
— Не отчаивайся. Ты кое-что еще можешь сделать. — Голос Миломеи
подрагивал и с каждым словом ослабевал. — Вот, возьми этот медальон и
отдай его моему отцу… Здесь локон моей матери — все, что у него
осталось от нее и меня… И прошу именем Динхадара, именем твоего рода,
ради жизни и правды, если уж нет сил больше держать боевой топор,
обещай мне хотя бы спасти жизнь Алессио.

Ветер шуршал в соломе и убаюкивал уснувшую вечным сном дочь
вождя боргов. Саорм, слушая перестук копыт мулов и скрип старого
дерева, немо раскачивался и сжимал в широких ладонях холодеющую руку
и медальон Миломеи. В сердце по-прежнему было пусто. Но затем, когда в
сарай ворвался свежий, пахнущий морозом порыв ветра, что-то в душе
неуловимо изменилось, заставило мастера, еще не осознающего, что он
делает, подняться и выйти из конюшни.

Крепчал ветер. И Саорму чудилось, что далеко над лесом гудит гром,
словно молот Динхадара гневно бьет о небесную наковальню и взывает к
спящей душе воина.
Когда гном вошел в дом, ставший за один день ненавистным, вся
отрешенность Саорма исчезла.
Баронские солдаты спали. Только место десятника было пусто, а
наверху, на чердаке, бухали в потолок неуверенные шаги.
В несколько мгновений мастер вскарабкался по лестнице. Десятник
уже склонился под начинающим просыпаться ребенком. На ходу выхватив
из-за голенища сапога острый длиннолезвийный кинжал, гном нагнал
человека и ударил его в бок. Кольчуга хрустнула и поддалась стали и
сильному удару. Бешено сипя, десятник развернулся, попытался найти у
пояса клинок, но вместо этого получил удар снизу вверх под ребра и

следующий в горло. После чего баронский солдат, хрипя, повалился
навзничь и скоро затих.

Время неуверенности и слабости прошло. Пока в роду есть хотя бы
один живой гном, жив и род, а значит, жива и честь рода.
Саорм в своей старой кольчуге, с дедовским топором за поясом, крепко
обнимая агукающего младенца, с минуту смотрел с противоположного
берега реки на тугие жгуты пламени, рвущиеся тысячами искр в звездное
небо над его домом. Там горели мародеры, там сгорало тело несгибаемой