Page 226 - Наше дело правое

избежал толчка конской грудью, и на темном узкоглазом лице проступила

усмешка.

3

Ордынский полководец ехал по замершей от ужаса Тверени, и это
было хорошо. Шурджэ презирал корчащихся у его ног данников. Он
чувствовал их бессильную ненависть, и это тоже было хорошо. Сам город
затаился, забился по гнусным и затхлым щелям — никогда им не понять
величия бескрайней степи, где только и могут рождаться настоящие
мужчины и воины.
Он с радостью спалил бы эти крытые серым тесом жалкие избенки со
всеми их обитателями, но ханская воля превыше желаний темника.
Шурджэ умел водительствовать другими потому, что сам умел
подчиняться. Закон Саннай-хана непререкаем. Воздавай должное
поднятому на белом войлоке почета и не прекословь ему. Воину нет чести в

унижении тех, кто ему не ровня: — если они выказывают дерзость, он
просто их убивает — но вот унизить того, кто мнит себя равным великим
воинам, детям Санная, — то его, темника, первейший долг и обязанность.
Обольянинов и дружинники — пешими — сопровождали баскака, хотя
тот, не сомневался боярин, озаботился изучить чертежи тверенского
градового строения.
Вымерла Тверень. Только заливаются злобным лаем дворовые псы.
Им-то, бедолагам, не объяснишь, что перед этим врагом надо вилять
хвостом и голоса не подавать…
Встречать баскака князь Арсений Юрьевич вышел на красное
крыльцо. На бархатной подушке он держал дивной работы мармесскую
саблю, простую, без особых украшений, но способную рассечь
подброшенный в воздух шелковый плат.

Шурджэ не остановил коня, легким движением поводьев послав
скакуна вверх по ступеням.
Это было неслыханным оскорблением. Побледнел князь, сжались
кулаки у старшей дружины; но за ордынцем стоял Юртай и его несчетные
тумены. Арсений Юрьевич сделал вид, что восхищен выучкой вороного.
Шурджэ чуть-чуть сощурился. Самую малость.
Коназ росков боится тоже.
И это хорошо.