Page 317 - Наше дело правое

затекли ноги. Воин поднялся, неспешно подошел чуть ли не вплотную к

Георгию, и севастиец узнал старшего дружинника, что бранился с
Терпилой на вележском льду. Надо полагать, тот тоже вспомнит залессца, а
что потом? Потом не было ничего. Тверенич недоуменно оглядел опушку и
отправился назад, к кострам. Не увидел?
— Эй, — негромко окликнул севастиец, — эй!
Молчание, если можно назвать молчанием обычный лагерный шум.
Роски спокойно занимались своими делами, они верили караульщикам и
двум здоровенным разлегшимся у костра псам, а те и ухом не вели.
Севастиец перехватил поводья, не представляя, где искать князя или хотя
бы кого-то из небольших.
— Эй! — уже громче позвал он, и небо ответило уханьем и шорохом
крыльев. По звездному пологу наискось пронеслась огромная птица, и шум
затих. Твереничи, словно окаменев, глядели вслед устремившейся к
полыхавшему камню тени, и Георгий погнал рыжего за ней. Его не видели
и не слышали, даже когда пришлось послать жеребца в прыжок через
какие-то вьюки. Сон наяву не желал кончаться, и наследник Афтанов с

этим смирился, как смирился с Намтрией и Залесском. Он просто ехал на
свет, и тот больше не убегал.
Тянуло дымом, шуршали под копытами камешки, туман совсем
рассеялся, в свете костров Георгий мог разглядеть щиты с тверенскими
чудо-птицами и сидящих воинов. Он почти не ошибся, прикидывая
замысел росков. Тысяч двадцать в поле и тяжелая конница в лесу.
Последний резерв и последняя надежда.
Подъем кончался у багровеющего каменного столба. Рядом, на
плоской, словно срезанной вершине, возвышался одинокий шатер, у
которого маячили караульщики. Еще несколько человек сидело у огня.
Троих Георгий помнил. Чернеца Никиту, хмурого дружинника, которого
боярин Обольянинов назвал Ореликом, и самого боярина, показавшегося
куда старше, чем в Лавре. Если и он не увидит…

Окликнуть Обольянинова Георгий не успел. С каменного клинка с
шумом сорвался огромный филин, гукнул дружелюбно и насмешливо,
пропал, и тут же на севастийца уставились удивленные глаза. Ждать, когда
твереничи опомнятся, Георгий не стал. Соскочив с коня, он протянул по
элимскому обычаю руки и медленно пошел вперед.
— Здравы будьте, твереничи. — Кланяться Георгий не стал. Не из
гордости. Любое резкое движение чревато ударом. — И ты будь здоров,
боярин Обольянинов.
— С чем пожаловал? — Удивление на лице тверенича сменилось нет,