Page 113 - "Двадцать дней без войны"

Глава шестнадцатая

Она говорила все это с какой-то материнской одновременно и радостью, и печалью.
И, глядя на Лопатина, стиснув руки, незаметно для себя тихонько поламывала пальцы.
Ее прекрасное, тонкое лицо похудело и заострилось. Огромные черные глаза
казались еще огромнее от набежавшей под ними синевы.
"Да, вот кто переменился за эти годы, — подумал Лопатин. — Вот на ком сразу
видно, что на эту семью обрушилась война! "
— Как ваша девочка? «Она теперь уже большая», —спросила Тамара, продолжая
смотреть на Лопатина своими прекрасными печальными глазами.
— Скоро шестнадцать.
— А где она?
— Сейчас в Омске, у моей старшей сестры.
— Это хорошо, это далеко. «А как ваша жена?» —спросила Тамара.
Виссарион приезжал в Москву всегда один, она не бывала с ним и знала и о девочке,
и о жене Лопатина только со слов мужа.
И хотя не было никаких причин не сказать ей все как есть, что-то остановило
Лопатина от прямого ответа. В грузинских семьях редко расходятся, особенно когда есть
дети, а если это все-таки происходит, относятся к этому как к трагедии.
И Лопатину почему-то не захотелось говорить сейчас этой женщине, с ее и без того
печальными глазами, правду о себе и своей жене.
— Она в эвакуации, — сказал он вместо этого. — В Ташкенте.
— Тоже хорошо, далеко, — сказала Тамара.
И когда она во второй раз сказала "далеко", он подумал, что еще недавно, пока не
началось наше наступление, Тбилиси от фронта отделял всего только Крестовый перевал,
да еще сотня километров за ним... Путь, который ты собираешься завтра проделать за один
день. . .
— Очень похудела. «Она не больна?» —спросил Лопатин, когда Тамара вышла.
— Нет, не больна, — сказал Виссарион. — Я водил ее к врачу, он говорит, что не
больна, просто... — И, не договорив, что "просто", спросил, на сколько Лопатин приехал в
Тбилиси.
Лопатин объяснил, что завтра утром едет через Крестовый перевал догонять
наступающую армию.
— Да, слава богу, наступаем, — сказал Виссарион. — Когда немцы осенью оказались
на Эльбрусе, я каждый раз с ума сходил, когда думал об этом. Они уже на Кавказском
хребте, а сзади — Турция! Иногда казалось, что стоишь в коридоре между двумя стенками
и упираешься в одну руками, в другую — спиной, и, если одну руку отпустишь, все на тебя
упадет. Я, конечно, не военный человек. . .
— Все мы не такие уж военные, — махнул рукой Лопатин. — Объясни, пока Тамара
не вернулась, где дети, что с ними?
— Георгий в армии, десять дней назад был у нас, переночевал дома. Закончил в
Кутаиси курсы младших лейтенантов и поехал на фронт. Сегодня, когда мы с Тамарой
вернулись из деревни, нашли под дверью записку: наверное, кто-то ехал обратно и занес.
Только несколько слов и полевая почта, на которую мы можем ему писать.
Виссарион полез в пиджак и, вынув записку сына, прочел номер полевой почты.
— Не знаешь такой полевой почты? — с надеждой спросил он.
— Пока не знаю, но, может, буду знать, — сказал Лопатин. — Повтори. — И, достав
записную книжку, записал полевую почту. — Когда же его успели взять в армию? — словно
спохватившись, удивленно спросил он, вспомнив осень тридцать шестого года и
тоненького, как прутик, двенадцатилетнего школьника, по настоянию кого-то из гостей
позванного к взрослому столу и читавшего звонким, детским, даже еще не начавшим
ломаться голосом стихи Бараташвили "Синий цвет" сначала по-грузински, а потом, в

113