Page 114 - "Двадцать дней без войны"

Двадцать дней без войны

переводе Пастернака, по-русски. Как-то не укладывалось в голове, что этот тоненький,
читавший стихи мальчик мог успеть быть призванным, закончить курсы, стать младшим
лейтенантом, уехать на фронт и прислать оттуда отцу с матерью записку с номером своей
полевой почты.
— Призвали в июне. — Виссарион стал загибать пальцы: — Июль, август, сентябрь,
октябрь ноябрь, декабрь... Тамара сосчитала: когда он переночевал дома, ему всего одного
дня не хватило до восемнадцати с половиной.
— А Этери? — спросил Лопатин.
— Отвезли ее в деревню, к старшему брату Тамары, к Варламу. Ты его встречал у
меня, его вино всегда пили и сегодня будем пить... Он давно звал, просил. Все-таки он
агроном, и деревня не город. А школа там тоже есть. Хотел, чтобы девочка лучше кушала.
— Ей что, пятнадцать? — спросил Лопатин.
— Почти шестнадцать, как твоей девочке. Она только на три недели моложе. Мы с
тобой когда-то считали.
Лопатин не помнил, чтобы они считали, когда родились их дочери, а Виссарион
помнил. И в том, что Лопатин забыл об этом, было что-то русское, а в том, что Виссарион
помнил, было что-то грузинское. Тот какой-то особый оттенок пристрастия к детям,
который Лопатин не раз чувствовал в самых разных грузинских семьях.
— Из-за нее и поехали в деревню? — спросил он.
— Сначала собирались из-за нее... А когда уже собрались, оказалось, что едем на
поминки. Варламу пришла похоронная на сына. . .
— У него, по-моему, двое, — сказал Лопатин.
— Двое. Старший в прошлом году весной погиб в Крыму, товарищи рассказали, что
потонул. А этот, младший, Валико... За него уже давно беспокоились, писем не получали, а
тут получили извещение, что он еще в ноябре на перевале погиб... Не написали, на каком
перевале, написали "на перевале". Но, я думаю, наверно, на Марухском. Написали: "Погиб
смертью храбрых". А может быть, просто замерз мальчик... Варлам, когда получил
извещение, совсем сошел с ума, хорошо, что мы к нему приехали. Тамара хотела после
поминок увезти Этери обратно, думала, когда такое горе в семье, нельзя на них взваливать
заботу о девочке, но Варлам ни за что не захотел отпускать. Плакал, просил: "Оставьте мне
хотя бы ее! Мы совсем одни! " И девочка его пожалела, пришла к Тамаре и сказала: "Мама,
я пока останусь у них... " Свою девочку там оставили, вернулись сюда утром, привезли
немного кукурузы, вина, лобио. Все-таки в деревне лучше живут, чем здесь... Я подумал
сейчас: вдруг бы ты вчера приехал и нас не застал! Как хорошо, что сегодня. . .
Лопатину снова послышались через дверь женские голоса на кухне, и он спросил:
— Тамара там не одна?
— Они вдвоем, — сказал Виссарион. — Мы сегодня позвали Мишу с женой. Там
Тамара и Марго варят харчо. И лобио будет, ты, я знаю, любишь лобио. Миша все время в
городе; хотелось немножко их угостить тем, что привезли из деревни. Миша скоро тоже
придет.
Виссарион сказал: "Миша" как о хорошо знакомом Лопатину человеке; неудобно
было спросить: а кто этот Миша? Но Лопатин не вспомнил и все-таки спросил.
— Михаил Тарнелович, — сказал Виссарион. — Ты сидел с ним у меня за столом в
свой последний приезд. По-моему, два раза.
И когда он сказал — Михаил Тарнелович, Лопатин сразу вспомнил человека, о
котором шла речь. Он был инженер-путеец, служил на Закавказской дороге, дружил с
писателями и сам немножко писал стихи, и даже хорошие, как утверждал любивший
хвалить своих друзей Виссарион. Тогда, в тридцать шестом году, этот человек был самым
старшим за их столом.

114