Page 118 - "Двадцать дней без войны"

Двадцать дней без войны

Глава семнадцатая

Мужчины вернулись в комнату, и Михаил Тарнелович познакомил Лопатина со
своею женой, которую тот никогда раньше не видел.
Мария Ираклиевна была высокая немолодая женщина, наверное, ровесница своего
мужа. На ее лице было выражение какой-то отчужденности. Здороваясь, она продолжала
думать о чем-то своем. У ворота ее глухого темного платья была приколота большая
серебряная брошь с бирюзой, не драгоценная, но драгоценной старинной работы. Наверно,
наследник какой-нибудь прабабушки, жившей во времена Грибоедова, одна из тех вещей,
что носят всю жизнь и про которые думают, что только она и может быть вот так приколота
к платью у такой женщины, как эта.
— Садитесь сюда. — Тамара показала Лопатину его место. — А ты, Виссарион,
принеси вино.
Виссарион вышел, поманив за собой Михаила Тарнеловича, должно быть, вино
предстояло налить из бочонка.
— Давно, с начала войны, не пил вина, — сказал Лопатин, с удивлением подумав,
что это и в самом деле так.
— Чачи нет, не осталось, — сказала Тамара. — Но, по-моему, вы раньше любили
вино?
Это была правда — Лопатин когда-то любил вино. Но теперь ему казалось, что это
было бог весть когда. Он окинул глазами стол. На столе стояла покрытая крышкой
фарфоровая миска, наверно, с харчо, о котором говорил Виссарион. На одной тарелке
лежали кукурузные лепешки — мчали, наверно привезенные с собой из деревни, на другой
— полкруга деревенского сыра. Был еще соусник с чем-то темным, наверно, с ткемали, и
салатница, полная красного, горячего, только что снятого с огня лобио.
По мирному времени это был бедный стол, а по-военному — богатый. Такой, за
который теперь не часто садились люди. У приборов стояли граненые стаканы, ничего,
кроме них. Виссарион и до войны любил пить из этих стаканов, по-крестьянски. Шутил,
что рюмки падают у него из рук, когда пьет, должен покрепче обнимать вино, всей рукой,
сразу, а не двумя пальцами!
Мария Ираклиевна села, а Тамара, махнув рукой Лопатину, чтобы не поднимался,
сама не садилась, ожидая мужчин. Стояла и недовольно оглядывала стол. Хотя понимала,
что теперь он богатый, все равно, по старой памяти, продолжала считать его бедным.
Поймав ее взгляд, Лопатин хотел сказать, что все очень хорошо и что он будет с
наслаждением есть приготовленное ее руками лобио, но вдруг вспомнил, что как раз вот
такое красное лобио в былое время почти никогда не ставили на стол при гостях. Это
семейная еда, а для гостей ее варят, когда похороны или поминки. . .
Вспомнил и ничего не сказал.
— Вы уже два раза ранены, — сказала Тамара, задумчиво глядя на Лопатина. —
Бедная девочка, она уже два раза могла вас лишиться.
Сказала о дочери, а не о жене, и Лопатин подумал, что хотя она ничего не знает о его
семейной жизни, но какое-то женское чутье подсказало ей вспомнить его дочь, а не его
жену.
Виссарион и Михаил Тарнелович вернулись из кухни. Виссарион нес в руках две
темные бутылки со старыми, полусорванными этикетками восьмого номера —
кахетинского. Эти наклейки ничего не значили, потому что вино, конечно, было
деревенское.
И то, что у Виссариона в руках были две бутылки, тоже ничего не значило. Он любил
много пить, но не любил, когда на столе стояло много посуды. Потом принесет еще.

118