Page 123 - "Двадцать дней без войны"

Глава семнадцатая

Она безошибочно поняла, что эти стихи не могли быть написаны о ком-то другом.
Могли быть написаны только о своем сыне и своем горе.
— Да, — сказал Лопатин, казня себя за то, что прочел их.
— Бедный Павел, — сказал Виссарион. — Значит, правда, что его сын погиб. Я сразу
понял, когда ты начал читать. Сколько ему было лет?
— Восемнадцать, — сказал Лопатин, понимая, что, чем дальше он будет отвечать на
вопросы, тем будет тяжелее, но не отвечать было уже нельзя. Не отвечать значило думать
на их глазах о смерти их сына, бояться похожего.
— А где это было? — спросил Виссарион.
— Под Москвой. Он называл мне это место, но я забыл.
— А кем он был? — снова спросил Виссарион.
— Младшим лейтенантом.
Потом молчали. И было в этой потрясенности людей, думавших и о чужом, и о
своем, что-то глубоко человеческое. Такое же глубоко человеческое, как и в непривычно
звучавшем слове "дети".
Дети — об ушедших на фронт. Да, дети. Да, не отмененное, а только оттесненное
войной, грустное в своей силе, горькое в своих предчувствиях, но все-таки нормальное,
именно нормальное человеческое чувство ценности человеческой жизни. И даже не
ценности, а бесценности и невосстановимости никак и ничем.
— Скажи, сколько обычно человек в пехотном взводе? — вдруг спросил Виссарион.
— Человек сорок — пятьдесят, — сказал Михаил Тарнелович.
Он был участником первой мировой войны и, наверно, вспомнил о ней.
— Сейчас нет, — сказал Лопатин. — Сейчас двадцать пять — тридцать. А в ходе
боев, конечно, меньше.
На сколько меньше, остановился, не сказал. Да и как это сказать, когда понимаешь,
почему спрошено.
— Ну, пусть двадцать пять, — сказал Виссарион. — Все равно не могу понять, как
он может командовать двадцатью пятью людьми, когда ему нет девятнадцати лет.
Сказал о сыне с такой тоской в голосе, что Лопатин понял:
когда полгода назад сын пошел не прямо на фронт, а на пехотные курсы младших
лейтенантов, может быть, Виссарион и помогал, и где-то в глубине души хотел хоть
немножко отодвинуть сына от смерти этими курсами, а сейчас вдруг представил себе, как
ему там на фронте, как он командует двадцатью пятью солдатами, которые почти все
старше его. Хотел отодвинуть от смерти, а может быть, наоборот, придвинул к нем. "Об
этом скажет свое последнее слово только война", — подумал Лопатин и увидел глаза
Тамары, тревожно смотревшие на Виссарион.
Нет, в этом доме все совсем не так, как кажется, с первого взгляда! Еще неизвестно,
кто из них двоих больше умирает от страха и тревоги за сына, он или она, и кто из двоих
сильней, и кто из них первым найдет в себе силы жить дальше и поведет за руку другого,
если, не дай бог, и в этом доме случится беда.
Виссарион прослезился, вытер глаза рукой и сказал:
— Иногда завидую Мише. Оказалось, что он больше мужчина, чем я.
— Большим мужчиной, чем ты, невозможно быть, Виссарион, — Михаил
Тарнелович улыбнулся, не принимая того горького тона, которым сказал это Виссарион. —
Просто мой Вахтанг — давно мужчина, и давно в армии, и давно на войне. А твой Гоги еще
год назад был мальчиком. И ты, мужчина, не можешь привыкнуть к тому, что он тоже
мужчина. И мы с Марго пять лет назад не могли привыкнуть, что наш Вахтанг сам
поднимается в воздух.
Как так, без нас, сам поднимается в воздух?

123