Page 126 - "Двадцать дней без войны"

Двадцать дней без войны

Глава восемнадцатая

По дороге на перевал несколько раз застревали в снегу или стояли и ждали, когда
пробьются застрявшие впереди машины. Но все-таки, выехав в восемь, к двум часам дня
добрались до перевала.
Старый курортный ресторанчик был наполовину заметен снегом снаружи. А когда
вошли в него, оказалось, что и внутри под выбитыми окнами намело сугробы. И все-таки в
углу в полуразвалившемся очаге горел огонь, и несколько человек, сгрудившись у очага,
жарили на палочках шашлыки.
Лопатин прихватил из машины опустевший за дорогу вещевой мешок, и они втроем
— с тассовцем и водителем — тоже пристроились внутри — перекусить. Перекус был
небогатый: сухари и кусок сыра да холодный чай во фляжке у тассовца.
Трое жаривших шашлыки грузин — водители шедших через перевал грузовиков —
сначала потеснились у огня, а потом протянули по палочке шашлыков. Отказаться не было
сил, и Лопатин с наслаждением сжевал несколько тощих кусочков полусырой, пропахшей
дымом баранины. К несчастью, не оказалось ничего выпить — ни вина, ни водки ни у них,
ни у поделившихся с ними хозяев огня.
Съели шашлыки, запили чаем и, поблагодарив, поехали дальше.
Теперь уже вниз и почти без задержек. Водитель тассовской "эмки", молоденький
солдат-грузин, гнал вовсю по петлявшей туда и сюда дороге. До перевала он был
неразговорчив, переживал, что не удается никого обогнать, а теперь, показав свою удаль,
рискованно обогнав два десятка машин, повеселел и стал рассказывать, как хорошо было
здесь все до войны. Лопатин знал это, но не перебивал. Слушать, как здесь все хорошо было
раньше, было почему-то приятно.
— Братья есть? — спросил Лопатин.
Оказалось, что нет. Есть четыре сестры, а сын он единственный. "Еще один мальчик,
— подумал о нем Лопатин, вспомнив вчерашние разговоры. — И тоже единственный, как
у Виссариона.
И тоже на какой-то тбилисской улице боятся за него. Хотя и с меньшими
основаниями, чем Виссарион. Одно дело — младший лейтенант в пехоте, другое дело —
водитель у корреспондентов.
Но мать и сестры все равно боятся именно за этого. И я бы, наверно, несмотря на все
доводы рассудка, боялся за него, будь он моим сыном. Все-таки хорошо, когда у тебя никого
нет на фронте. И когда не ты сам думаешь о ком-то, а кто-то другой — о тебе.
Сестра думает, дочь думает... И еще та женщина в Ташкенте... С Ташкентом два часа
разницы; сейчас там шесть, уже вечер... "
Он уже знал, что не напишет ей письма, пока не вернется в Москву. И не только
потому, что неизвестно, сколько оно пройдет полевой почтой отсюда, с Кавказа, в Ташкент,
а еще почему-то.
Словно он будет вправе написать ей, только еще раз съездив и еще раз вернувшись...
Тассовец спал, нахлобучив ушанку, отвалясь головой в угол машины. На поворотах
его тяжело, всем большим телом, бросало на Лопатина и обратно, к стенке, но он не
просыпался. Его голову мотало из стороны в сторону, но на молодом лице была написана
полная безмятежность. А глаза были так крепко зажмурены, словно он дал зарок проспать
до конца всю дорогу. Так самоотверженно спят только после бессонной и счастливой ночи,
проведенной с женщиной.
Вечером, в темноте, заправляясь бензином на окраине Орджоникидзе, уже решили
было там и заночевать, но, пока заправлялись, разговорились с подъехавшим к заправке на
другой "эмке"

126