Page 124 - "Двадцать дней без войны"

Двадцать дней без войны

"Так вот откуда "от винта"! — подумал Лопатин. — Значит, его сын летчик. О том,
что сын Миши на фронте, Виссарион, когда пил за здоровье их семьи, сказал, а кто он, не
сказал".
— Где он у вас летает? — спросил Лопатин.
— В Ленинграде. «Он в морской авиации», —сказал Михаил Тарнелович. — Он, как
и я, немножко ленинградец: я был перед началом той войны, а он стал в начале этой. А вы
не были в Ленинграде? По-моему, я ничего вашего не читал.
— Не был, — сказал Лопатин. — Два раза собирались послать туда, но в последний
момент отправляли на другие фронты.
— Как у Блока, — сказал Михаил Тарнелович. — "Жизнь без начала и конца, нас
всех подстерегает случай". Почему смеетесь?
Не любите Блока?
— Нет, собственным мыслям.
Лопатин усмехнулся потому, что, услышав эти строчки Блока, вспомнил редактора,
в кабинете у которого его обычно "подстерегал случай", и подумал, что редактор, наверно,
не читал Блока. "Двенадцать", конечно, читал, а что-нибудь другое — навряд ли.
— Нет, я люблю Блока, — сказал он вслух. — И как раз "Возмездие" больше всего.
— Помните? "Стоит над миром столб огня... " — прочел Михаил Тарпелович и
остановился, ожидая, что Лопатин подхватит.
Но Лопатин не подхватил, и он дочитал до конца строфы сам:
И в каждом сердце, в мысли каждой
Свой произвол и свой закон.
Над всей Европою дракон,
Разинув пасть, томится лаждой.
Кто нанесет ему удар?
Не ведаем. Над нашим станом,
Как встарь, повита даль туманом
И пахнет гарью. Там пожар.
Дочитал и остановился. Лопатин смотрел на женщин. Они молча сидели рядом, чем-
то похожие, а чем-то непохожие друг на друга. Может быть, тем, что одна из них была
матерью воина, а другая — матерью ушедшего на войну мальчика. Две грустные
грузинские женщины, и у каждой из двух — своя грусть. У одной — старая, устоявшаяся и
при всей своей глубине и силе все равно уже привычная. А у другой — новая, только что
возникшая, режущая, как битое стекло.
Да, именно так, как у Блока:
И в каждом сердце, в мысли каждой
Свой произвол и свой закон...
Хотя у него сказано совсем не о том, но, наверно, в этом и есть главный смысл
поэзии. Сказано об одном, а думаешь о другом.
Сказано о других, а думаешь о себе.
— Мне надо идти. — Лопатин поднялся.
Виссарион стал удерживать его, предлагал остаться заночевать, и он подумал, что
Тамара, наверно, как это бывало раньше, присоединится к мужу. Но она не присоединилась,
сказала:
— Отпусти его, Виссарион. Если он останется у нас ночевать, ты не дашь ему покоя.
А ему нужно поспать перед дорогой.
Сказала не как о госте, которого по правилам гостеприимства надо удержать в доме,
а по-матерински просто, словно он был, но сорока шестилетним человеком, а товарищем ее
сына, уезжавшим туда же, куда уехал он. И, прощаясь в темной передней, при свете огарка,
обняла и перекрестила уже одетого в полушубок Лопатина.

124