Page 52 - "Двадцать дней без войны"

Двадцать дней без войны

Однако он слишком рано дал это шутливое обещание. Прежде чем стать хорошим,
пришлось еще раз побыть плохим.
Ксения вдруг стала у него допытываться, как хоронили в Москве внезапно умершую
Гелю и почему Лопатин, не жаловавший Гелю, оказался на ее похоронах. Ей написала об
этом событии одна из тех московских баб-бабарих, которые бестолково топтались рядом с
Лопатиным, пока он ругался с так и не дорывшими вовремя могилу пьяницами, ругался,
вспоминая, как год назад проклинал ему этих могильщиков редактор армейской газеты,
только не на этом, Даниловском, кладбище, а на другом — Ваганьковском.
Одна из баб-бабарих, когда наконец дорыли могилу, опустили в нее гроб и Лопатин
бросил на крышку в изголовье мерзлый комок земли, вдруг вскрикнула: "Ах, не надо туда,
где лицо, ей больно! " И Лопатин сейчас со злостью подумал, что, наверно, эта самая
дурища и описала потом Ксении похороны.
— Мне написали, что ты у нее даже в больнице был перед смертью. — На лице
Ксении выразилось суетное любопытство, о причинах которого он догадывался.
Он никогда не любил крашеную и прокуренную женщину, которая паслась в их доме
во время его отъездов, а порой портила и дни приездов, и смутно подозревал, что она
бывала наперстницей
Ксении в периоды ее
увлечений. Он не
испытывал благодарности
за тот приступ
откровенности, в котором
Геля когда-то, в декабре
сорок первого, вдруг
выложила ему все, что
думала о его жене. Но
когда приехал после
Сталинграда и застал в
редакции принесенную
какой-то санитаркой
записку от этой женщины с
просьбой зайти к ней в
больницу, где она
"понемножку помирает",
— пошел. Считал, что С бывшей женой
люди не шутят такими
вещами, что, наверно, так оно и есть. И не ошибся. Записка прождала его больше недели,
и, когда он пришел в больницу, санитарка, та самая, что относила записку, шепотом у двери
в палату сказала, что Ангелина Георгиевна нежилец на свете, у нее рак — через день два
кончится.
Войдя в палату, он увидел ее, с отросшими на целый вершок от корней седыми
волосами и неузнаваемо, как щепку, исхудавшую.
Может быть, десять дней назад, когда писала записку, она что-то хотела сказать ему.
Зачем иначе было писать? Но теперь уже ничего сказать не могла. Поглядела на него не то
виноватыми, не то удивленными умирающими глазами — уже не думала, что ен может
прийти, — прошептала что-то бессвязное, чего он так и не понял, и снова впала в забытье.
Наверное, ей делали обезболивающие уколы.
Он постоял и ушел. А через два дня та же самая санитарка, решившая, что, раз он
приходил в больницу, значит, он близкий покойнице человек, разыскала его в редакции и

52