Page 47 - "Двадцать дней без войны"

Глава седьмая

— Правда. Сначала их самих было мало. Потом как-то все не выходило. А потом
Сталинград — там держались не танками. Почему вы спросили?
— Психую из-за брата... Позавчера у нас из карантина брали малыша. Вдруг, чудом,
нашлись отец и мать. Отец танкист; после госпиталя один глаз цел, а другой, и все
остальное, и лицо, и шея такие, что нет сил смотреть. Он к ребенку, а ребенок в ужасе от
него! Ромка радуется — орден, орден! Илья ему вторит. А у меня в глазах это лицо! Хочется
сказать им: да помолчите вы, не говорите о нем, не сглазьте! А сказать нельзя!
— Да, сказать нельзя. — Лопатин снова вспомнил, как горят танки, и несколько
секунд стоял и молчал.
— Пойдемте! Ну, что вы стали? О чем вы думаете? У вас-то у самого ничего плохого
не случилось? — снова беря его под локоть, спросила женщина. Спросила так, словно могла
помочь. — У вас-то кто на фронте?
— Кроме меня, никого. Если вы о родственниках. А друзья — почти все.
Они молча прошли еще сотню шагов.
— Евгения Петровна!
— Да? Что? — не сразу ответила женщина.
— Вот вы второй год на этом эвакопункте. Скажите, много детей по дороге сюда, до
Ташкента, не выдерживают. . .
— Умирают, да?
— Да.
— Некоторые умирают. А другие — как без вести пропавшие.
Про тех, кого больными снимают по дороге, на станциях, иногда подолгу не знаем,
живы или умерли. . .
— А те, что сюда приезжают, в каком виде?
— Кто приезжает, почти всех ставим на ноги. Знаете, кого больше всех жаль, каких
детей? Тех, кого уже во второй раз с места сорвали, а иногда и в третий. Сначала из-подо
Львова — под Ростов. Оттуда на Кавказ, потом сюда! Наверное, надо было бы сразу сюда,
но ведь кто же все знал заранее? Эти дети какие-то совсем себя потерявшие, в их голове все
спуталось. У таких организм хуже борется с болезнями. . .
Они вышли к трамваю. Лопатину казалось, что в такой поздний час трамваи в
Ташкенте пустые, как это бывало до войны.
Но они шли, наоборот, битком набитые: люди ехали в ночную смену на военные
заводы. Первый трамвай пришлось пропустить:
негде было даже висеть. На второй все-таки сели и стали проталкиваться вперед. Но
их растащило, и Лопатин уже не видел за головами и спинами маленькую, потерявшуюся
среди них женщину, только слышал ее громкий заботливый голос, объяснявший, где ему
надо слезать и куда идти.
Оборвав в давке два крючка полушубка, он выбрался из вагона на остановку позже,
чем надо, и пошел обратно вдоль трамвайных путей.
Вячеслав Викторович был не один. Напротив него, лицом к двери, сидела Ксения.
— А я тебя уже два часа жду! Мешаю Вячеславу Викторовичу работать, — едва
Лопатин вошел, сказала она и пошла ему навстречу, знакомым жестом полураскрыв руки.
Он поцеловал ее, кажется впервые в жизни равнодушно, и сел за стол рядом с нею.
Вячеслав Викторович встал и вышел в соседнюю комнату.
— Как ты себя чувствуешь? «Ты что-то похудел и скверно выглядишь», —сказала
Ксения таким тоном, словно ему ничего не оставалось делать без нее, как только худеть или
скверно выглядеть.
Должно быть, на лице Лопатина промелькнуло раздражение, и Ксения заторопилась
объяснить, зачем она пришла.

47