Page 44 - "Двадцать дней без войны"

Двадцать дней без войны

Между тахтой и стенкой был засунут тюфячок, — должно быть, на нем спал
мальчик. На подоконнике лежала стопка книг. Вот и все, что было в комнате.
Была еще керосиновая лампа-"молния" на столе, и керосинка на комоде, и самая
настоящая, времен гражданской войны, похожая на футляр от швейной машинки, железная
печка-"буржуйка", в углу комнаты, с трубою, выведенной в стену. "Буржуйка" горела, и на
ней грелся чайник.
— Тоже продукция нашей студии, — сказал режиссер, заметив, что Лопатин смотрит
на "буржуйку". — Отснял ее в прошлой ленте и по этому случаю получил от дирекции в
личное пользование. А вместе с ней — мешок угля. Премия в нашем быту почти
Нобелевская!
Режиссер присел к столу и, наслаждаясь теплом, расстегнул последний крючок
ватника.
Лопатин продолжал оглядывать комнату, удивляясь тому, какая она чистенькая.
Потолок низкий, керосинка, "буржуйка", лампа-"молния", от которой стоит круг на потолке
и тянется кверху ниточка копоти, а комната все равно белая.
— Удивляюсь тому, какая у вас комната беленькая, — сказал он вслух.
— Мы с Ромкой тут ни при чем, — сказал режиссер. — Жили бы вдвоем без матери,
была бы черненькая. Это она у нас — Наталкаполтавка! — все время то белит, то
подмазывает, как у себя на хуторе!
— Ладно болтать! «Лучше редьку на стол поставь», —сказала женщина.
Погасив керосинку, она подошла к столу, поставила сковородку с жареной
картошкой и быстрым движением, закинув за голову руки, заткнула шпилькой выбившиеся
сзади из пучка волосы.
Ее ловко скроенная, маленькая, сильная, спортивная фигурка дышала такой женской
прелестью, что это делало привлекательным и ее лицо, сначала показавшееся Лопатину
неприметным и даже некрасивым.
Она поправила волосы, села за стол напротив Лопатина и подперла щеку кулаком,
как дети на уроке.
— Вот теперь разгляжу вас, а то было некогда!
Режиссер поставил на стол глубокую тарелку с крупно нарезанной зеленой
маргеланской редькой и, садясь, спросил:
— Ели когда-нибудь этот овощ?
— Ел, — сказал Лопатин. — Я здесь до войны бывал... Но с тем большим
удовольствием. . .
Он подцепил на вилку большой кусок, густо посолил и с наслаждением
почувствовал знакомый свежий солоноватый вкус этой хрустевшей на зубах маргеналской
редьки. Десять лет назад он ел ее здесь впервые, после весеннего плова с молодым урюком.
Была весна, но день был жаркий; сидели над арыком, отыскав такое место, где
продувало, — "нашли ветерок", как говорят узбеки.
И рядом сидел, и хрупал этой редькой Вячеслав, тогда счастливый, а теперь
несчастный.
— Вообще-то, она у меня беспризорница, — сказал режиссер про свою маленькую
жену, после того как дружно съели всю редьку и всю картошку и Лопатин, не кривя душой,
похвалил хозяйку. — Вынул ее из котла и женился. Помните, асфальтовые котлы, в которых
они тогда в Москве, в начале нэпа, любили греться.
Вот в таком котле и нашел ее грязную, как чумичка, когда делал политпросветскую
короткометражку о беспризорниках. Потом помыли, как в "Путевке в жизнь", и кое-как
уговорили на детдом.
А через восемь лет встретил эту барышню на Москве-реке — искал типаж для
несостоявшейся картины из жизни спорта, — а она при стечении публики прыгала с вышки

44