Page 49 - "Двадцать дней без войны"

Глава восьмая

Глава восьмая

На следующий день Лопатин закончил работу на студии раньше, чем думал. В
начале девятого, проработав десять часов подряд, режиссер сказал:
— До закладки дошли! — и вынул из сценария крышку от папиросной коробки, про
которую утром сказал: пока не дойдем до нее, не встанем. — Перевыполнять не будем, а то
завтра недовыполним.
Так Лопатин оказался у Ксении в девять часов — раньше, чем думал.
Ксения открыла после нескольких звонков. Она была в надетом поверх платья
халате.
— Проходи в нашу комнату, — сказала она и распахнула первую из трех
выходивших в прихожую дверей. — Я сейчас. . .
Она вышла, а он стал не спеша раздеваться, с наслаждением чувствуя, что в этой
квартире топят.
По стенам длинной прихожей, всюду — и над вешалкой, и над дверьми, и в
простенках — висели акварели. При слабенькой лампочке было не разобрать, какие это
акварели — хорошие или плохие, но все здешние, южные, с барханами, с саксаулом, с
весенней, покрытой маками степью, с цветущим урюком.
Он разделся и вошел в большую комнату, с буфетом, высокими стульями и большим
столом, на котором стояло сейчас пять приборов. Но вся эта мебель была сдвинута в
сторону, не так, как она, наверное, стояла раньше, когда здесь была столовая. А к
освободившейся стене приткнулись двуспальная кровать и платяной шкаф.
На стенах комнаты, так же, как и в прихожей, висели акварели.
Там не разобрать какие, а тут хорошие. Старая Средняя Азия!
Арбы, верблюды, караваны, всадники, лошади. Под двумя акварелями, висевшими
пониже, на одной из которых был изображен пригнувшийся к луке седла казак с нагайкой,
а на другой — табун лошадей, Лопатин разобрал подпись: "Каразин", — и вспомнил, как в
молодости читал полные занятных подробностей книжки этого превосходного акварелиста,
участника туркестанских походов.
Кто-то живший раньше в этой квартире любил Среднюю Азию, собирал эти
картинки Каразина, да так и оставил их здесь.
— Кто здесь жил раньше? — спросил Лопатин, когда вошла Ксения, уже без халата,
в знакомом нарядном платье, которое с большой суетой шилось к последнему перед войной
Новому году и было готово, конечно, в последнюю минуту.
— Вот так ты всегда, — сказала Ксения. — Неужели нечего больше спросить?
— Придет в голову, спрошу о другом, а пока это самое интересное.
— А разве тебе не сказал Вячеслав, где мы живем?
— Не спрашивал у него. Только сейчас заинтересовался, глядя на картинки.
— Нам очень повезло, — сказала Ксения. — Это дом военного ведомства; здесь жил
генерал — начальник училища, вдовый, со своим взрослым сыном, тоже военным. Он
получил какое-то назначение и уехал перед самой войной, а сын — как только началась
война. И все их вещи остались здесь. Они отдали ключи от квартиры в КЭЧ. Это. . .
— Не объясняй, я знаю, что такое КЭЧ.
— И так все это и стояло. А потом, когда сюда эвакуировался из Москвы театр и
некуда было селить актеров, местные власти, не знаю уж позвонили или телеграфировали
генералу на фронт, как быть с его квартирой, и он дал в ответ телеграмму, буквально такую
— у нас в театре все ее знают наизусть: "Артистов уважаю.
Считал бы для себя позором селить их в голых стенах. Чем богат, тем и рад! Милости
прошу в мою хату. Иван Ефимов". Говорят, он всегда так подписывается — имя и фамилию
полностью.

49