Page 46 - "Двадцать дней без войны"

Двадцать дней без войны

— Ничего не потопили, — сказал Лопатин. — Мы не для этого ходили, а мины
ставили в неприятельских водах. В два порта зашли под водой, мины там поставили и
вернулись.
— И так ничего и не потопили? — снова спросил мальчик.
— Так ничего и не потопили.
— Наш Ромка счет только на боевые награды ведет — прямой и ясный, — сказал
режиссер. — Я по этому счету, раз сижу в Ташкенте, человек безнадежный. Мой старший
брат, дядя Боря, хотя военная профессия у него, по мнению Ромки, плевая — художник в
маскировочной роте, все же имеет медаль "За боевые заслуги".
А младший брат матери, дядя Лева — человек в нашей семье самый выдающийся,
недавно прислал письмо, что орден Красного Знамени заработал, — как у вас! Танкист!
Начал войну водителем, а теперь командир взвода. До войны был такой оторва, что дальше
некуда. В башке ничего, кроме мечты иметь свою машину, Бросил вуз, законтрактовался на
Север, к черту на кулички, за длинные рубли, привез их, меня выдоил, в долги залез, на
двух работах вкалывал — механиком в гараже и на частной службе, через день возил
академика, верней, его жену, и все-таки перед самой войной купил себе "форда". Старый,
конечно. Отремонтировал, неделю покрасовался за рулем и пошел на войну. А теперь, с
Ромкиной точки зрения, образец для подражания. Да так оно и есть на нынешний день!
— У дяди Левы еще медаль "За отвагу" есть, — сказал мальчик, недовольный, что
отец, не вспомнив об этой медали, как бы поставил дядю Леву на одну доску с Лопатиным.
— Пока бог милует наше семейство! — сказал режиссер. — У старшего брата
должность не самая рискованная, а Левка — танкист!
— А вы у танкистов бывали? — спросил мальчик.
— Мало, — сказал Лопатин.
У танкистов он действительно бывал мало, но, как горят танки, видел, и видел
близко.
— Роман, доставай свой тюфяк. Твое время кончилось!
Мальчик нехотя встал с тахты.
— А я пойду, — сказал Лопатин.
— Наоборот, предлагаю заночевать, а утром прямо от нас — на студию, — сказал
режиссер.
Лопатин посмотрел на него с недоумением, Четвертому человеку здесь было явно не
на что лечь, разве что на стол.
— Женька скоро на свое дежурство уйдет. А мы ляжем с вами на тахте, валетом, —
объяснил режиссер.
Лопатину захотелось остаться здесь, в этой обжитой теплой комнатке, но он
вспомнил о другом, неблагополучном доме, в котором ночевал вчера и в который нельзя
было не вернуться.
— Нет, я пойду, — сказал Лопатин. — Я обещал Вячеславу Викторовичу, он будет
тревожиться.
— Тогда одевайтесь, — сказала жена режиссера. — Пойдем вместе на трамвай. Мне
до вокзала, а вам на четыре остановки раньше.
Она надела поверх лыжного костюма толстую вязаную фуфайку, поверх фуфайки —
солдатский ватник и, заправляя волосы под ушанку, улыбнулась:
— Никак не лезут! Придется стричься, — и, быстро поцеловав уже улегшегося на
раскладушку сына, вышла вместе с Лопатиным. — Я возьму вас под руку, ладно?
А когда прошли вдоль увалов молча шагов сто, вдруг крепко прихватила пальцами
руку Лопатина и спросила:
— Вы правда мало бывали у танкистов?

46