Page 43 - "Двадцать дней без войны"

Глава седьмая

солей, даже в клинике студентам показывал, как редкий экземпляр. А теперь он главным
хирургом на Ленинградском фронте, его клиника в Томске, а я здесь. Состою в переписке.
Рекомендует ходить, так что вы не сбавляйте шагу. Ходить мне больно, но полезно.
Лопатин прибавил шагу. Когда много знаешь, иногда от этого только хуже! Писал в
свое время о медиках, якшался с ними и догадывался, что болезнь, над которой шутит его
спутник, ничего хорошего не обещает.
— Простите за настырность, — сказал он, — но, может быть, вам с вашей болезнью
все же поехать в эту томскую клинику?
— Имел уже в письме такой совет. Совет хороший, но профессия наша в этом смысле
поганая. Чтобы мне работать, одного меня недостаточно, нужна в придачу студия, хотя бы
в мечети.
И лампы-пятисотки, и съемочная аппаратура, и монтажные столы, и операторы, и
осветители. А студню эвакуировали не в Томск, а сюда. И правильно сделали, потому что
здесь вдвое больше солнечных дней в году, а для кино это не последнее дело! А вы что
думаете, война еще надолго, да? — вдруг спросил он, и Лопатин понял, что этот человек
сам хорошо знает, какая у него болезнь. — Пятнадцатый месяц здесь, вместе со студней.
Без работы жизнь была бы жалкая, а с работой терпимая. Есть, конечно, среди нас и
плакальщики: считают, что раз от фронта далеко, то им остается только молиться за победу.
А мне молиться некогда — работы много... Вот мы и пришли!
Они остановились у низкой деревянной калитки в глиняном Дувале.
— Живем в узбекской семье, — нагибаясь и первым проходя во двор, сказал
режиссер. — Старик вахтер с пашей же студии пустил жить, в комнату сына. Невестку с
детьми взял к себе — целый детский сад, а нас пустил.
Они пересекли дворик и вошли в маленькую, чистенькую комнатку с низким
потолком и маленьким окошком.
В комнате было двое. На тахте лежал с книжкой в руках мальчик, а в углу, над
керосинкой, стояла женщина.
— Ну как, Женька, твоя картошка? — спросил режиссер.
Лопатин подумал, что он обращается к мальчику, но оказалось, к жене. Женщина
повернулась от керосинки.
— Сейчас будет готова, — и протянула Лопатину теплую руку. — Раздевайтесь, у
нас здесь можно. Здесь не студия.
В студии так и просидели весь день: Лопатин, не снимая полушубка, а режиссер —
надетого поверх ватника пальто.
Режиссер повесил полушубок и пальто на вбитые в дверь гвозди и, посмотрев на
Лопатина, сказал сыну, отложившему при их появлении книжку:
— Смотри-ка, Ромка, такой же орден, как у дяди Левы! Иди, знакомься.
Мальчик подошел к Лопатину и, глядя не на него, а на орден Красного Знамени,
сунул ему руку.
— Только теперь чувствую, как намерзлись у вас там, — сказал Лопатин.
— Да, у нас там ледник, — режиссер расстегнул ватник. Под ватником у него был
байковый лыжный костюм. — Спасаемся, кто как может, — показал он на свои летные
меховые унты, завязанные выше колен сыромятными ремешками. — Остаток былой
роскоши после съемок в Заполярье. Садитесь на тахту.
Лопатин сел на тахту рядом с мальчиком и оглядел комнату.
Кроме тахты в комнате стоял стол с задвинутыми под него двумя стульями и
накрытый клеенкой комод, служивший кухонным столом. Керосинка стояла на нем.
Ниша в стене, куда узбеки обычно кладут ватные одеяла, была прикрыта ситцевой
занавеской — наверно, служила гардеробом.

43