Page 50 - "Двадцать дней без войны"

Двадцать дней без войны

— Я знаю этого человека, — сказал Лопатин.
— Ну вот. . .
Кажется, Ксения хотела сказать то, что привыкла говорить в подобных случаях: "Вот
так и всегда, знаешь, а не рассказываешь! " — но остановилась. Помешала вовремя
пришедшая в голову мысль, что они теперь не муж и жена.
И Лопатин тоже не сказал того, что сказал бы раньше, что, наверно, скоро увидит
человека, в квартире которого живет Ксения.
— После его телеграммы все оставили, как было, и заселили.
Дали по одной комнате нашему народному СССР — его сейчас нет, он в Алма-Ате
на съемках, нашему худруку и директору. Сначала прежнему, а теперь, когда на его место
пришел Евгений Алексеевич, нам! Ну зачем ты спросил — смотри, сколько мы времени
потеряли! А я так рада, что ты раньше пришел. Вчера не захотел со мной говорить, а теперь
все равно придется.
— Кто еще будет? — кивнув на стоявшие на столе пять приборов, спросил Лопатин.
— Еще наш худрук и одна моя знакомая. Она сама напросилась. В восторге от твоих
сталинградских очерков и хотела тебя увидеть. Евгений Алексеевич с худруком могут
немножко задержаться — здешние правительство еще не было на нашем новом спектакле,
а сегодня позвонили, что придут. Они очень любят наш театр, но такие все занятые!
— Я рано явился, у тебя, наверно, не все готово, — сказал Лопатин, хорошо знавший,
что у нее никогда и ничего не бывает вовремя готово. — Иди на кухню, доканчивай, а я
посижу.
— Ничего, там Ника на кухне доделает. — Ксения, очевидно, имела в виду свою
знакомую. — Я ей сказала, что хочу с тобой поговорить, она понимает такие вещи.
— Ладно, давай говорить. О чем будем говорить? О дочери?
Ксения огорчению посмотрела на него. Хотела начать не с этого, а приходилось с
этого.
— Я получила от нее письмо, очень хорошее. Показать?
— Покажи.
Она пошла к кровати и вынула из-под подушки письмо. Это была ее привычка —
совать под подушку письма и потом перечитывать их по ночам. Один раз, лет пять назад,
он, вернувшись раньше ее и ложась спать, наткнулся на одно такое письмо. Попались на
глаза первые строчки, и сунул обратно, не стал дальше читать. Спит теперь на другой
кровати, с другим человеком, а привычка прежняя — письма под подушкой!
Письмо от дочери и правда было хорошее — сдержанно-доброе, такое, какие пишут
сильные слабым. Вначале писала, что получила от отца телеграмму, что он вернулся из
Сталинграда, а дальше коротко о себе — что у нее все хорошо, пусть мать не беспокоится.
Лопатин дочитал письмо и отдал.
— Я считаю, что мы ничего не должны с тобой решать до конца войны, — сказала
Ксения. — Я посоветовалась с Евгением Алексеевичем, и он тоже так считает.
Лопатин удержался от вспыхнувшего в нем несправедливого раздражения. Ну да,
посоветовалась, а с кем же еще ей теперь советоваться, если он ее муж? Вот она с ним и
советуется.
— А что нам с тобой решать? — сказал Лопатин. — Если до конца войны со мной
что-нибудь случится, решать придется уже не нам с тобой, а вам с ней: ей скоро
шестнадцать.
— С тобой ничего не случится, нечего об этом и думать!
— А раз нечего и думать — значит, она останется со мной.
А все остальное: как быть с нашей квартирой, где и кому жить, — все это
действительно решим после войны.

50