Page 227 - Из русской культурной и творческой традиции. - Лондон: OPI. 1992

ство, и охота, и верховая езда, и природа, и занятия в народ­
ной школе, и страстный интерес к народу, к крестьянским
детям, и динамическая устремленность вперед, и внутреннее,
отчасти подсознательное, питание души могучей духовной
традицией, питавшей предыдущие поколения. Но через
15 лет после женитьбы, когда он на верху славы, ■— ему
47 - 48 лет и он кончает свою «Анну Каренину», — эта под­
земная струя прорывается наружу, захватывает жизнь и
творчество, полу-разбивает и жизнь и творчество и вместе
с тем все же углубляет, оплодотворяет их. Это — те прокля­
тые, страшные, вопросы, те заминки, «остановки жизни, о
которых он пишет в своей «Исповеди». Три года приблизи­
тельно — с осени 1876 года до осени 1879 года длилось, со­
гласно книге Александры Львовны Толстой об ее отце
(«Отец»), высшее напряжение этого кризиса. При этом он
находил волнами. Толстой судорожно ищет точки опоры,
хватается за остатки своей веры, старается ее укрепить,
удержать, подчеркнуть во-вне. Но находит новая волна со­
мнений. И вновь надвигается черный «мешок».
Толстой вышел из этого кризиса, он выжил и физичес­
ки и душевно; он нашел силу жить и смысл для 'своей жиз­
ни. Но насколько разительна и убедительна у него поста­
новка вопроса обще-человеческого по размаху и значению,
а по интенсивности, по силе горечи и скорби приближающа­
яся к «Вое — суета сует» Экклезиаста и к 'скорбным воз­
гласам Иова и Будды, — настолько же не удовлетворяет
найденное им теоретически-абстрактное решение. Оно спас­
ло его отчаяния и ужаса, но как оно холодно, рассудочно,
«безблагодатно». Это холодное, самодовольное сектантство,
но и это было бы не так уж е и плохо (бесконечно лучше, чем
«черный мешок» отчаяния), если бы оно не было так агрес­
сивно нетерпимо к чужому религиозному опыту и убежде­
нию, если оно не было так резко а-мистично, а потому за­
крывало себе двери к признанию глубин сверх^рационали-
стического божественного откровения. С величайшей нетер­
пимостью говорил Лев Толстой о терпимости, с пеной у рта
проповедывал любовь. Конечно, далеко не всегда. Но пе­
чально было то ,что он не уважал чужого религиозного
опыта, что он старался резкими, грубыми словами оскорбить
чужое религиозное чувство — не оспаривать его, на что он
имел, конечно право, а именно оскорбить, забрызгать грязью
(например, такие слова, как «вонючее православие», явля­
ются еще сравнительно умеренными). И в дешевых, напи­

224