Page 350 - Гумилев Л.Н. Древняя Русь и Великая степь. М., АСТ.1989.

Готшальк считал источником зла божественное предвидение, а
Эригена предлагал принимать очевидное зло за добро, так как Бог зла
не творит.
Итак, теоретически проблема добра и зла зашла в тупик, а

практически Римская церковь вернулась к учению Пелагия о спасении
путем свершения добрых дел. Такое решение было отнюдь не
сознательным отходом от взглядов Блаженного Августина, а скорее
инстинктивным, воспринимаемым интуитивно и дававшим
практические результаты — естественную мораль. Но если
пелагианство удовлетворяло запросам массы, то не снимало вопроса о
природе и происхождении зла и сатаны, упомянутого в Новом Завете

неоднократно. Неопределенность тревожила пытливые умы молодых
людей всех наций и сословий.
Не то чтобы они искали в философии и теологии способы
обогащения или социального переустройства, нет, им требовалось
непротиворечивое мировоззрение, которое объединило бы их
жизненный опыт с традицией и уровнем знаний того времени.

Это был как раз тот редкий случай, когда широкие слои населения,
заблудившиеся в идеологических противоречиях, обращаются к
ученым, чтобы получать от них ответ на волнующие их вопросы. Это
своего рода «роковое мгновение», часто длящееся десятилетиями,
когда этнос делает для себя выбор пути, с которого он уже не сходит
долго, иногда до самого своего распада или надлома. Тогда
философское знание приобретает общественное звучание, и если не

всем понятна сложная богословская аргументация, то всем ясны
выводы.
Но эти творческие периоды всегда опасны, потому что поиски
истины часто могут завести в тенета лжи. В такие эпохи соседи с
установившейся культурой и идеологией пускают свои идеи

прорастать сквозь тело созревающего, но неокрепшего этноса.
Идейные метастазы порождают химеры, в которых часто возникают
антисистемы, справиться с коими всегда трудно. Такая ситуация
возникла в Каролингской империи в IX в. и оказалась чревата
серьезными последствиями.

350